На острие меча. Богдан Сушинский
и показывая мечом куда-то за склон горы.
Князь и его личная охрана из десяти воинов-шведов, которых в отряде называли норманнами, поскакали вслед за ним, но, обогнув гору и взлетев на спускающуюся к переправе возвышенность, тоже вынуждены были попридержать коней. То, что они увидели, способно было потрясти кого угодно. Впереди, прямо перед ними, медленно, заупокойно поскрипывал широкими крыльями большой ветряк, на каждом крыле которого пылали обвязанные пучками соломы тела обреченных. С сатанинской необратимостью перемалывал он муки и души преданных Богом и людьми страдальцев, являя собой наглядный образчик всей бесчеловечности того мироздания, посреди которого их сжигали.
– Кто ж это их, Господи?! – не сдержался один из дозорных. – Войны творить тоже ведь надо по-людски.
– Как и молитвы, – машинально добавил князь и вдруг взорвался: – Не причитать! Никаких причитаний!
Норманны с высокомерным презрением взглянули на «причитавшего» – совсем юного славянина, и демонстративно, словно по команде, повернули коней: мельница с пылающими людьми на крыльях ветряка их больше не интересовала. Как и «причитающий» воин-славянин.
– Варвары, сотворившие это сатанинское поганство, рыщут где-то поблизости! – вновь заговорил Одар-Гяур. – Будьте внимательны. Осмотрите все вокруг, чтобы не полыхать потом на степном ветру, как эти, – указал острием меча на факелы из тел.
– Степные шакалы, – хрипло прорычал командир норманнов Олаф – плечистый рыжебородый увалень, кожаная куртка, кольчуга и нагрудный щит которого, казалось, давно срослись с могучим телом, превратившись в его естественную оболочку. – Только так они и могут воевать. Христианский мир давно должен был истребить их. Всех до единого.
…Однако звон, который воины слышали еще издали, доносился не от пылающего ветряка, а из-за ограды церкви, колокольня которой возвышалась на пологом холме уже по ту сторону реки, как бы благословляя каждого, кто въезжает в освященный ею городок без меча и гнева, а покидает его, не оставляя после себя горечи невинной крови и черного безумия пепелищ.
– Хозар! – обратился совсем еще молодой князь к ржановолосому русичу, указывая острием меча на судные факелы. И пятерка дозорных помчалась к ветряку.
– Улич! – крикнул он такому же рослому, но худощавому воину, из-под шлема которого выбивалась прядь седых волос, а от плеча к плечу пролегла изящно сплетенная, прикрепленная к панцирю золотистая цепь.
И по острию меча Улич определил, что десяткe его воинов следует скакать к церкви, над которой тоже взвивался черный шлейф дыма.
Но как только его отряд, объезжая устилавшие берег иссеченные тела, начал переправляться чуть пониже разрушенного моста, Гяур не удержался и, чтобы не терять времени, повел оставшиеся две с половиной сотни воинов вслед за ним.
На подступах к церковному холму; у ограды, которую защитники использовали как крепостную стену; у часовни, на подворье между могилами