Как все начиналось. Марина Ефиминюк
мужской бас.
– Странники, ночлег ищем. Мы с ребенком и женщиной, им надо отдохнуть.
Послышались шаги, ворота открылись, и мы увидали мужика в черном длинном тулупе, держащего фонарь.
– Ну заходь, коль не шутишь, – пробасил он. – Данилой меня звать.
Мы въехали в огромный пустой двор с какими-то постройками по углам.
– Где лошадей оставить? – спросил гном.
Мужик кивнул в сторону построек.
– Пойдем, а вы, – он посмотрел на нас с Ануком, – ступайте в избу. Жена моя, Клава, вас накормит.
Пан с Иваном повели лошадей в стойло, а мы с Вилем и малышом направились в дом, но в нерешительности остановились на пороге. Здесь пахло щами и жарко натопленной печью. Горница, застеленная домоткаными половиками, озарялась неяркой масляной лампой. Семейство не ждало гостей. На нас уставились восемь пар глаз. У печки застыла в настороженности молодая женщина с длинной косой пшеничного цвета и белым, будто восковым лицом. Дети, семеро, погодки с пшеничными волосами матери. У меня побежали мурашки по телу, а Анук прижался к моим ногам. Глаза у всех восьмерых были совершенно безжизненные, бледно-голубые с черными точками зрачков. Почему-то вспомнилась поговорка: «Нежданный гость хуже чумы». Малыши сидели на длинных лавках за столом и ужинали.
– Эх, говорю же, что нечисто здесь, – прошептал мне на ухо Виль. – Чует мое сердце: беда будет!
В этот момент в избу ввалились Иван, Пантелей и сам хозяин.
– Ну что, гости, встали на пороге, проходите. Клавдия, что ж как неживая, принимай, – пробасил он, посмеиваясь.
Мне очень не хотелось думать, что Клавдия действительно выглядит несколько мертвой. Данила разделся и снял шапку, открывая нашему взору пшеничные волосы. И глаза у него оказались безжизненно-ненавидящие. Меня заколотило.
Нас усадили за стол, налили полные миски щей. Хоть еда была вкусная, а хозяин гостеприимен и весел, меня не оставляла мысль, что мы попали не в избу, а в заброшенный склеп, где все мертвые поднялись, стали ходить, есть, разговаривать и ненавидеть всей душой живых. Я осторожно осмотрелась. Домашний иконостас в уголке был пуст, лишь одна потухшая лампадка пылилась на полочке. Меня охватило предчувствие надвигающейся, как лавина, беды. Я старалась бороться с ним, но беспокойство не проходило.
– Девушка с ребенком ляжет в избе. Клавдия постелет, – распорядился хозяин, когда закончился ужин. – А вы, – он кивнул моим друзьям, – на сеновале, там тепло, только самосад не смолите.
– Мы лучше в хлеву с лошадьми, – задумчиво протянул Виль, – и Ася с нами. Не хочется вас стеснять, вон какое семейство, самим, поди, места мало.
– Вы как хотите, – настаивал хозяин, – а мальчик и его мать должны спать в тепле и удобстве.
Казалось, переспорить его невозможно, и Виль под напором гостеприимства все же согласился. Нам с Ануком постелили в маленькой комнатке с одним окошком. Мальчик, уставший с дороги, моментально засопел, а я лежала без сна, уставившись в побеленный потолок. Этот дом и эта семья мне положительно не нравились, – что очень волновало.