Родительская кровь. Дмитрий Мамин-Сибиряк
бутылка водки и какая-то сомнительная снедь в измятой газетной бумаге; огонек едва дымил, отгоняя зудевших в воздухе комаров, а около него, растянувшись на траве, лежал громадного роста «мушина», как говорят горничные. По длиннополому сюртуку, красной рубахе навыпуск и подстриженным в скобку волосам лежавшего «мущину» нельзя было отнести в разряд настоящих господ, а скорее это был какой-нибудь гуртовщик или прасол. Прислоненное к дереву дешевенькое тульское ружье и развешанные на сучьях какие-то лядунки доказывали несомненную принадлежность «мущины» к лику охотников.
– Они по торговой части, из Пластунского завода, – лебезил Секрет, закручивая усы. – Может, слыхали: Важенин, Евстрат Семеныч?.. Бакалейное и колониальное заведение и галантереи…
– Не ври ты, ради Христа, – отозвался лениво Важенин, не поворачивая головы в мою сторону. – Полфунта чаю да голова сахару – вот и вся наша колониальная торговля…
Важенин тихо засмеялся пьяным самодовольным смехом и сел. Это был видный черноволосый мужчина под сорок; свежее румяное лицо, окладистая черная, как смоль, бородка, белыезубы и певучий грудной тенорок делали его моложе своих лет, и он смотрел настоящим молодцом. Серые глаза, опушенные длинными загнутыми ресницами, заметно слипались, потому что Важенин был «в разу» и сильно раскачивался на месте. Это лицо и особенно ленивая улыбка показались мне знакомы, но я не мог припомнить в числе моих знакомых фамилию Важенин.
– Побаловаться чайком, – приглашал Важенин, улыбаясь блаженной улыбкой захмелевшего человека. – А мы вот тут того маненько… разгрызли полштофчик.
Пока Секрет рассказывал, как они «дрызнули» после чая, я успел освободиться от разной охотничьей сбруи и с удовольствием растянулся на траве; около меня улегся мой Бекас, коричневый пойнтер, уставший, кажется, больше меня. Положив свою лобастую умную голову мне на сапог, собака, прищурив желтые глаза, внимательно смотрела на суетившегося около самовара Секрета и с видимым удовольствием нюхала воздух.
– Это ваша собачка? – спрашивал Важенин, когда я уже допивал второй стакан. – Ничего, форменный песик… А вот я, грешный человек, не люблю собак. Вы чему это смеетесь?
– Да так… Извините, нескромный вопрос: вы из старообрядцев?
– Около того… по родителям-то совсем кержак, а самто по себе, пожалуй, и православный. А вы почему подумали обо мне, что я из старообрядцев?
– Потому что все старообрядцы не любят собак…
– Верно, есть такой грех. А знаете, почему не любят-то?
– Нет.
– А потому не любят, что бес являлся многим угодникам в образе пса… Это и в книгах написано.
Мы разговорились, и я окончательно убедился, что гдето встречал этого Важенина, но где – не мог припомнить никак.
– Вы меня не узнаете? – спросил я, наконец. – Я гдето вас встречал, а не помню, где…
Я назвал свою фамилию. Важенин внимательно посмотрел на меня и с улыбкой проговорил:
– Даже, можно сказать, весьма