Время жить и время умирать. Эрих Мария Ремарк
наперекосяк! Черт побери!
Штайнбреннер сунул деньги в карман.
– По-моему, это Райке, – сказал Гребер.
– Что?
– Лейтенант Райке из нашей роты. Его погоны. А на правом указательном пальце недостает верхней фаланги.
– Чепуха. Райке был ранен, его вынесли. Так мы после слыхали.
– Это Райке.
– Откопайте лицо.
Гребер и Хиршман копали дальше.
– Осторожно! – крикнул Мюкке. – Голову не заденьте лопатами.
Из снега проступило лицо. Мокрое и какое-то странное, с глазницами, еще полными снега, будто скульптор не вполне доделал маску, оставил ее слепой. Меж синими губами поблескивал золотой зуб.
– Я его не узнаю, – сказал Мюкке.
– Наверняка он. Других офицеров мы здесь не теряли.
– Протрите ему глаза.
Гребер секунду помедлил. Потом рукавицей осторожно смахнул снег:
– Да, это он.
Мюкке заволновался. И теперь стал командовать сам. Офицер, решил он, а значит, командовать должен старший по званию.
– Поднимайте! Хиршман и Зауэр – за ноги, Штайнбреннер и Бернинг – за руки. Гребер, следите за головой! Ну, все вместе: раз, два, взяли!
Тело шевельнулось.
– Еще разок! Раз, два, взяли!
Труп опять шевельнулся. Глухой вздох вырвался из-под него, из снега, когда туда проник воздух.
– Господин фельдфебель, нога отваливается, – крикнул Хиршман.
Нога в сапоге провисла. Плоть внутри сгнила из-за талой воды и уступила.
– Опустите! Ниже! – крикнул Мюкке. Но было уже поздно. Тело сползло наземь, в руках у Хиршмана остался сапог.
– Нога там? – спросил Иммерман.
– Отставьте сапог и копайте дальше! – гаркнул Мюкке Хиршману. – Кто мог знать, что он уже этак размяк! А вы, Иммерман, успокойтесь. Имейте уважение к смерти!
Иммерман озадаченно посмотрел на Мюкке, но промолчал. Через несколько минут они раскидали весь снег вокруг мертвеца. В мокром френче нашли бумажник с документами. Чернила расплылись, но прочитать можно. Гребер оказался прав; это был лейтенант Райке, который осенью служил у них в роте взводным.
– Надо немедля доложить, – сказал Мюкке. – Оставайтесь здесь! Я сейчас вернусь.
Фельдфебель зашагал к дому, где жил ротный. Единственному мало-мальски целому. До революции он, вероятно, принадлежал попу. Раэ сидел в большой комнате. Мюкке с ненавистью глядел на широкую русскую печь, в которой горел огонь. На лежанке спала лейтенантова овчарка. Мюкке доложил о случившемся, и Раэ пошел с ним к церкви. Минуту-другую смотрел на Райке. Потом сказал:
– Закройте ему глаза.
– Нельзя, господин лейтенант, – возразил Гребер. – Веки уже чересчур размякли. Порвутся.
Раэ перевел взгляд на разбитую церковь:
– Отнесите его пока что туда. Гроб у нас есть?
– Гробы остались в тылу, – сообщил Мюкке. – У нас было несколько штук для особых случаев. Они достались русским. Надеюсь, пригодятся им.
Штайнбреннер хохотнул. Раэ не засмеялся.
– Можем сколотить гроб?
– Слишком много времени потребуется,