Чудовище и красавец (сборник). Ольга Куно
лишний час, только высчитай сама, сколько там выходит. Давай, давай, у нас работа стоит!
Он попытался снова возвратиться к мольберту.
– Но…
– Что еще?
Во взгляде художника явственно читалась укоризна.
– Я правда не могу остаться. У меня есть срочное дело.
Несколько секунд длилась пауза, которую Брик прервал совершенно неожиданным заявлением:
– Да подождет тебя твой хахаль, ничего с ним не сделается.
От удивления я на время забыла о страданиях своего пса.
– Почему вы решили, что меня ждет… хахаль?
Оман выразительно пожал плечами.
– А какие альтернативы? – Он бросил мимолетный взгляд на часы. – Представление в театре началось полчаса назад. Опера – раньше. Лавки уже закрыты, никакие выставки в городе сейчас не проходят. Куда еще ты можешь торопиться?
Логично. В корне неверно, но логично, вот ведь парадокс.
– Это не хахаль.
Возможно, признаваться не следовало, но я не привыкла лгать без крайней необходимости, к тому же Брик все равно не счел ухажера уважительной причиной для раннего ухода. Хотя, черт побери, почему раннего? Я, наоборот, уже на полчаса задержалась.
Художник смотрел вопросительно, ожидая объяснений, и, помявшись, я все-таки призналась:
– У меня есть собака. Пес, – зачем-то уточнила я, потупившись. – Понимаете, я должна его выгулять. Я никак не могу задержаться еще дольше. Если бы я знала заранее, я могла бы договориться с кем-нибудь, с соседкой, например, а так у меня просто нет выхода.
Я посмотрела на него умоляюще, но ответный взгляд оставался непроницаемым.
– Ты готова вот так уйти с нового рабочего места из-за собаки? – осведомился Брик, сделав особое ударение на последнем словосочетании.
Я представила себе пса, в отчаянии шкрябающего когтями входную дверь. И, опустив глаза, тихо сказала:
– Да.
Словно приговор себе подписала.
– Ясно, – жестко сказал художник. – Можешь идти.
И снова заводил карандашом по бумаге, начисто игнорируя мое присутствие.
С трудом передвигая одеревеневшими ногами, я вышла из мастерской.
Домой, наоборот, шагала быстро, отлично помня о причине своего поступка. Полностью сосредоточилась на скорости, о другом старалась не думать. И все равно, когда я добралась до своей улицы, уже было больше восьми. Раздававшееся из-за дверей тоскливое поскуливание, сменившееся при моем приближении отчаянным лаем, несколько примирило с реальностью. Я все-таки приняла правильное решение.
Когда я отперла и распахнула дверь, тут же попала «в объятия» пса. Он прыгал на меня с такой безудержной радостью, что я еле удержалась на ногах. А потом посторонилась, и он опрометью ринулся на улицу. Лапу задрал, едва успев соскочить со ступеней.
И снова я до глубокой ночи проплакала, зарывшись лицом в густую шерсть.
А наутро, чувствуя себя приговоренным, которого ведут на казнь, отправилась на Остров. Огонек надежды теплился, но очень слабый. Я понимала, что, вероятнее всего, уволена,