Отрок. Богам – божье, людям – людское. Евгений Красницкий
силяжские с шеломаньскими (понимай: шестой десяток с девятым), наставники с дежурным десятком их угомонили, даже опричников звать не пришлось, но в темницу два десятка разом не запихнуть, да там и без того пятеро обретаются; то Роська «радовал» тем, что завтра ожидается аж семь именин, но про одного святого из этой семерки он ничего отрокам рассказать не может и надо срочно скакать в Ратное к отцу Михаилу; то черти приносили «кинолога» Прошку, длинно и занудно живописующего прямо-таки непреодолимые трудности с выбором имени для недавно родившегося теленка… и прочие делишки, дела, делища!
Для третьей составляющей суеты Мишка названия так и не придумал – просто суета от постоянно мелькающих лиц, обрывков разговоров и вообще непонятно чего. На протяжении дня обязательно находились поводы и причины заглянуть в хоромы у двоюродных братьев и крестников, на гульбище после обеда каждый день собирались и о чем-то толковали между собой наставники (другого места им не нашлось!), по подклету все время зачем-то лазали плотники Сучка и строители Нинеи (слава богу, наверх не лезли), какие-то бабы и девки (и откуда их столько?) постоянно таскались на женскую половину дома, по горницам, наподобие привидения, шастала Красава в компании Саввы… порой так и подмывало схватить какой-нибудь предмет поувесистей и вышибить всю эту публику на крепостной двор, сопроводив сие управленческое воздействие соответствующими высказываниями из арсенала ненормативной лексики. А потом поставить на входе караул и ввести пропускную систему.
Четвертая составляющая суеты была и вообще атас – женская! В самых неожиданных местах терема все время попадались девки с тряпками и вениками, какие-то другие девки носились туда-сюда с горшками, ведрами, кувшинами, коробами и еще бог знает с чем, третьи девки (а может, те же самые?) таскались с подушками, сенниками, одеялами и еще каким-то тряпьем – все это выбивалось, вытряхивалось, сушилось и проветривалось на солнце; время от времени всю эту колготню, словно ледокол, прорезал громко сопящий Простыня с каким-нибудь неподъемным сундуком в руках, а руководила всем этим непостижимым в своей скрытой логике процессом горластая баба, которую в глаза величали Лизаветой, а за глаза Керастью[12].
Девки то хихикали, то перекликались звонкими голосами, то поодиночке, а случалось и компанией, хныкали в уголках. Что-то где-то падало (порой и разбивалось), где-то лилась вода, где-то хлопали по выбиваемым сенникам палки, кого-то отчитывала Лизавета…
Однажды Мишка, то ли со зла, то ли для эксперимента (сам не понял), высунулся из сеней-кабинета-гостиной и гаркнул во всю мощь голоса:
– А ну тиха-а-а!!! Чапай думать будет!!!
Единственным результатом акустического воздействия было то, что боярича облаял Роськин щенок Ворон, по своему разгильдяйскому обыкновению то ли прогуливавший занятия у «кинолога» Прошки, то ли смывшийся из вольера и принимавший деятельное участие в коловращении