Тропами Кориолиса. В подворотнях темной ночи. Анатолий Юрьевич Шендриков
не задавая лишних вопросов, резко схватил согревающее его ноги одеяло и бросил его на костер, чтобы ограничить приток кислорода. Портной тем временем прижал к себе пса, успокаивая его и поглаживая по голове. Рыжий перестал лаять, но продолжал озабоченно поскуливать.
– Ты что-нибудь слышишь? – шепотом обратился Ганс.
– Нет… и не вижу, – взволнованно посмотрел на него Портной.
Друзья знали, что этот новый мир полон опасностей со стороны как диких зверей, так и людей. И если животное просто пытается найти себе пищу, чтобы выжить, то человек не упустит возможности воспользоваться всеми благами анархии и просто насладиться безнаказанностью, просто так, ради забавы ненадолго слететь с катушек. Отторжение каких бы то ни было норм, мародерство, тяга к жестокости, саморасправе и другие отголоски неконтролируемой социопатии процветали в полной мере. Они, словно чума, преследующая кризис, распространялись с бешеной скоростью, развивались и трансформировались в невообразимые формы – гибриды глупости и жестокости.
Вдруг откуда-то неподалеку, может быть, в полукилометре, где располагалось незащищенное гигантское плато, послышался свист. Рыжий попытался вырваться из рук Портного, но ему не удалось. Получилось лишь залаять. Но хозяин не растерялся и быстро приструнил его, замотав в брезентовый полог, который прежде укрывал животное от холода, чтобы тот не смог выдать их присутствия незваным гостям. Из-за уступа, где они находились, происходящего видно не было. И поскольку Портной был занят разъяренным псом, на разведку пришлось идти Гансу. Вернее, ползти. Медленно, по-пластунски, он подполз к краю уступа и аккуратно выглянул из-за него. Ему хватило мига, чтобы испугаться и вновь спрятаться.
– Ну, что там? Говори! – с любопытством обратился к нему Портной.
Ганс зажмурил большие серые глаза и расстегнул верхнюю пуговицу клетчатой рубашки. Из-за нахлынувшего волнения он вовсе позабыл о холоде, несмотря на то, что столбик термометра еще уверенно держался на минус двадцати-тридцати градусах по Цельсию. И пар валил от его дыхания так, будто он глотнул кипятка.
Он набрался смелости, еще раз посмотрел за уступ, и, повернувшись, ответил:
– Ты сам должен это увидеть!
Поменявшись местами с Портным, он прижался к укутанному, словно младенец, Рыжему, пытаясь успокоить дыхание и настигший ужас от увиденного в сумраке.
Портной достал старый потертый театральный бинокль, который благополучно умещался во внутреннем кармане его длинной болоньевой коричневой куртки, и устремил взгляд на происходящее на плато. Тишина, нарушенная свистом, потревожившим, в первую очередь, пса, уже давно сменилась дикими возгласами, руганью и пьяным радостным женским распутным смехом. Но все это, словно нездоровыми кровеносными сосудами, сходилось в лимфу криков отчаянья и боли. Крики страданий принадлежали тем, кто находился посреди этого гнусного круга.
– Кто-то