Владимир Мономах. Борис Васильев
же соль взялась?
– Бури и ветер соль приносят с моря, которое Понтом Евксинским зовется. А по-нашему – Черным. Вот эта горькая черноморская соль и оседает на полынных зеленях. Потом в землю уходит, когда листья полынные отмирают.
– А почему черноморская соль именно на полыни оседает?
– Листья у нее шершавые и маслянистые слегка. Что дальше видишь?
– Кусок травы. Другая зелень у нее. Более сочная, что ли.
– Это копытка. Она и под снегом выживает, и дикие лошади, которые тарпанами зовутся, зимой копытами снег разгребают, чтобы до нее добраться, почему и название такое получила. Копытка и лютой зимой сочная. Что рядом?
– Рядом веселые столбики с метелками. Шевелится все, будто играет.
– То ковыль. Очень живучий, сочный. Скотина травоядная – тарпаны, олени, косули – его любят. Упрямая трава. Она в конце концов всех победит, и степь станет ковыльной. Только полынь кое-где на солончаках останется.
– Дальше…
– Дальше пока погодим, – сказал великий князь. – С травами ты достаточно ознакомился, теперь о зверях поговорим.
– Дозволь сначала вопрос, батюшка.
Великий князь кивнул.
– Спрашивай.
– Мы вроде бы в щель смотрим, а откосы у щели каменистые и как бы зелень на них. Что же это за зелень?
– Камнеломки тут ютятся. Хмель, плаун, дикий виноград. Помалу, неторопливо камень разрушают до песчинок. Этот труд их долгий и совместный степь ровной делает.
– Вон что…
– Если все понял, тогда пора к степному зверью переходить.
– Пора, батюшка.
– Тогда слушай.
Великий князь солидно откашлялся, подумал, с чего начинать.
– Два особо опасных зверя в дикой и пустой сей равнине проживают. Лютый зверь пардус, которого барсом еще зовут, и яростный зверь тур. Он зубром еще называется. Ну, лютому зверине и косуль с ланями, дрофами да оленями хватает, но все же ты за этим приглядывай, а яростного зубра остерегайся всегда. Зверь этот древний, а то и вовсе допотопный. Яростью злой пышет, так что сразу, как только приметишь его близко, коня разворачивай и гони беспощадно. Уразумел, сын?
Владимир про себя чуть усмехнулся.
– Уразумел, батюшка.
– Слову верю, хоть ты и усмехаешься совсем некстати. И под это слово одного тебя в дикость эту отпускать буду, когда дела меня задержат. Но – при мече и в кольчуге.
– При мече и в кольчуге, батюшка. В полном оружье и даже со щитом.
Вовремя он тогда про щит сказал. В шутку, конечно, но шутка обернулась пророчеством.
На следующий день у великого князя дел не оказалось, и они снова выехали верхами в горькую полынную степь, где привольно паслись многочисленные дрофы, стада ланей, оленей, тарпанов, косуль. Лютого зверя нигде не было видно, а туры, да и тарпаны держались далеко от них. Всеволод широким жестом указал сыну на всю огромную равнину.
– Гляди, сын, на живой простор, где никто так просто, зазря, никого не убивает. Только ради пропитания своего.