Земля обетованная. Эрих Мария Ремарк
который нет ответа, верно? Как нет ответа для нас, граждан мира, и на многие другие. Мы и не там, и не здесь. И в покинутую отчизну нам нельзя, и новая страна нас не принимает. И генералы, которые нам не верят, пожалуй, даже правы.
Я не стал возражать Роберту. Да и что возразишь? Мы попали в это положение, но не мы его создали. Здесь все было решено до нас. И большинство с этим положением смирилось. Только мятежное сердце Роберта Хирша не желало смиряться.
– В Иностранный легион берут немцев, – сказал я наконец. – И даже гражданство обещают. После войны.
– Иностранный легион! – Хирш презрительно хмыкнул. – И загонят в Африку, дороги строить.
Сидя за столом, мы помолчали. Хирш зажег новую сигарету.
– Вот странно, – сказал он. – Не курится как-то в темноте. Вкуса совсем не чувствуешь. Хорошо бы в темноте и боли не чувствовать.
– А чувствуешь вдвойне. Отчего так? Или это потому, что в темноте сильнее боишься?
– Да нет, сильнее чувствуешь одиночество. Призраки прошлого одолевают.
Я вдруг перестал его слышать. За окном внезапно мелькнуло лицо, при виде которого у меня чуть не разорвалось сердце. Лицо появилось неожиданно и застигло меня врасплох, оно, можно сказать, меня сразило. Еще миг – и я бы вскочил и бросился за ним вдогонку, но я все-таки усидел и в следующую секунду уже знал, что мне почудилось. Не могло не почудиться. Этого лица, этой оглядки через плечо, этой улыбки в бликах уличных фонарей уже не было на свете. Это лицо уже не улыбнется. В последний раз, когда я его видел, оно было холодным и застывшим, а на глазах сидели мухи.
– Что ты сказал? – спросил я через силу.
Это все обман, думал я. Какой-то морок, надо немедленно проснуться. На миг темное пространство с безмолвно поблескивающими лупоглазыми зрачками экранов показалось настолько оторванным от остального мира, настолько ирреальным, что почудилось, оно поглотит сейчас и жизнь за окном, и меня, и вообще все вокруг.
– Можно, я зажгу свет? – спросил я.
– Конечно.
Холодный неоновый свет залил помещение, заставив нас подслеповато моргать и таращиться, будто застигнутых за постыдным занятием мальчишек.
– Так о чем ты? – переспросил я.
Хирш взглянул на меня с недоумением.
– Я говорю, не забивай себе голову мыслями о Танненбауме. Он разумный человек и знает, что тебе нужно время, чтобы обжиться. Ты не обязан специально к нему идти и благодарить. Его жена от случая к случаю дает приемы для голодающих эмигрантов. Скоро у нее как раз очередной прием. Она тебя пригласит. Мы с тобой пойдем туда вместе. Тебе ведь тоже так лучше?
– Гораздо лучше.
Я встал.
– Что у тебя с работой? – спросил Хирш. – Нашел что-нибудь?
– Нет пока. Но кое-что есть на примете. Не хочу быть обузой Танненбауму.
– Об этом вообще не думай. А жить всегда можешь у меня, и столоваться тоже.
Я покачал головой.
– Нет, Роберт, я хочу все осилить сам. Все, понимаешь, все! «Ланский катехизис», параграф седьмой: «Помощь приходит, только когда