Амур-батюшка. Николай Задорнов
полчаса, когда туман рассеялся, толпа мужиков, хлюпая по лужам, подошла к потемневшей от дождя Ивановой избушке. Около нее ярко пылал большой костер. Поодаль двое мужиков, одетых в дабовые халаты[23], сидя на корточках, свежевали короткими ножами тушу зверя. Егор различил, что низкий горбоносый старик с косичкой на затылке, обутый в долгоносые улы[24], – гольд, а плечистый и рослый, с темными короткими усами, в поярковой шляпе на голове – русский. Обличьем он смахивал на казаков-забайкальцев. В его исчерна-загорелом лице, в усмешливом взгляде исподлобья было что-то сродни Кешке и Петровану.
Гольд, взявши сохатого за растопыренные красные ноги, перевалил его на другой бок и, оттягивая шкуру от хребтины, подрезал ее короткими и быстрыми движениями.
– Бог на помощь, добрые люди, – снял шапку Егор.
Мужики сделали то же самое.
Русский в поярковой шляпе разогнулся, обтер руки о высокую траву, а ножик о полу халата, мельком глянул на мужиков, наклонил голову, будто усмехнулся в темные усы, и что-то буркнул в ответ. Гольд тоже поднялся, мотнул головой и довольно чисто поздоровался с переселенцами по-русски.
Русский вытащил кисет и трубку, достал несколько листьев табаку, свернул их, вставил в ганзу и вдавил большим пальцем. Гольд стал рубить топором тушу зверя. Переселенцы наблюдали. У русского движения были неторопливы. Его широкие покатые плечи и бычья шея таили в себе, по-видимому, большую силу. Он высек огня, помолчал, покурил, искоса поглядывая на мужиков.
– Видать, хозяин приехал? – спросил его Федор.
– Однако, хозяин, – обронил тот. – Знаете, что ль, меня?
– Иван Карпыч, что ль, будете? – Не Бердышов ли?
– Однако, Бердышов, – ответил он, и это «однако», которому сибиряки придают множество разных оттенков, прозвучало на этот раз как насмешка над спрашивающими: мол, а кто же другой, как не я? Али народу много тут, не признали?
– Ну, так давай тебе бог здоровья, знакомы будем, – стали здороваться с ним мужики.
– Иннокентия-то Афанасьева, поди-ка, знаешь?
– Это Кешку-то? – переспросил Бердышов.
– Да амурский же казак, сплавщиком у нас на плоту шел. Он наказывал: кланяйтесь, дескать, как Иван Карпыч из тайги выйдет.
– Он нам и сказал про тебя.
– Ну и Петрован же был с имя? – спросил Бердышов.
– Как же, и он был, а еще Иван молодой с Горбицы и Дементий – здоровый мужик, долгий.
– Каланча-то? – дрогнув бровями, спросил Бердышов.
– Во-во, так будто его прозывали! Гребцами они у барина, у Барсукова Петра Кузьмича, работали.
– Не знай, что за Кешка, – вдруг со строгостью вымолвил Иван Карпыч и, нахмурив свои густые и неровные брови, подозрительно оглядел мужиков. – А вы с Расеи, что ль? – как бы между прочим, словно невзначай, спросил он, словно «Расея» была где-то тут, неподалеку.
– С Расеи, батюшка, из-за самого Урала, с Камы.
«Экие недобрые эти гураны», – подумал Егор, глядя на нелюбезного хозяина.
Из
Дабовые халаты – даба – грубая хлопчатобумажная материя, чаще всего – синяя.
Улы – обувь, шитая из лосиной или рыбьей кожи.