В тихом омуте…. Виктория Платова
уложились в шесть часов – стандартное время для смены образа. Я провалилась в вату наркоза под латынь Влада и сокрушенные стенания его анестезиолога Витеньки о том, что нитка «шесть нолей» стала просто омерзительной, и проще прошивать любителей «дольче вита» сапожной дратвой для остроты ощущений, если уж красота требует жертв.
Вхождение в наркоз было мягким, сердце упало, как это бывает в воздушных ямах; мимо пронесся нестрашный мертвый Иван на каменных плитах; нестрашный мертвый Нимотси, залитый кровью; нестрашная Венька на асфальте, лицом вниз – их смерть протягивала мне участливую руку, она была мила и предупредительна, она приглашала зайти, раз уж ты очутилась поблизости от ее ограды, увитой диким плющом…
Через шесть часов все было кончено.
Я же полностью пришла в себя лишь через сутки, погребенная под маской.
Коллодийная повязка – вот как это называлось.
Голова немного кружилась, я не ощущала собственного тела, я лежала и прислушивалась к себе. Ничего не изменилось, все прежние страхи вернулись ко мне с новой силой – я тихонько застонала. Ты одна, ты совсем одна, даже твое лицо изменило тебе, сколько же сюрпризов оно еще преподнесет, бог знает… И что делать с этим новым лицом?
У разведчика, десятилетиями пасущегося в чужой стране, несомненно, были преимущества – у него была легенда, у него была резидентура, у него была ампула с ядом, вправленная в зуб мудрости. У меня же не было ни легенды, ни имени для легенды, я была уязвима. Я была настолько уязвима, что призвала свои голоса и несколько минут лежала, сжавшись в комок, неистово, как Жанна д’Арк, ожидая их.
И они пришли, в привычной последовательности, собрались на совет, перед которым стояла я, готовая принять любое их решение – если только они узнают меня.
– Ну, давайте, – подбадривала я их. – Ведь это же я, я… И я жду вас!..
«Выглядишь фигово, – наконец отозвался Иван, – краше в гроб кладут».
«Насчет гроба тебе виднее, – подколол его Нимотси, – а из имен посоветую Анну. Вполне интернационально, легко приживается на любой почве и на любой роже. И будет держать тебя в рамках, чтобы не зарывалась».
«С таким именем только в богадельню. Салфетки крючком вязать, – не согласилась Венька, – никакого куража».
«Я, между прочим, всех своих героинь называл Аннами, – огрызнулся Нимотси. – И ничего, и все были счастливы, даже призы давали. А ты бы уж молчала! Венера, надо же! Звучит просто как дешевый матерок».
«Что-то не относящееся к тебе. Что-то совсем другое, чтобы никому в голову не пришло вспоминать тебя прежнюю… Как будто до тебя не было никого и ничего…»
«Ева! – не выдержала Венька. – Ева, мне нравится!»
«Тоже ничего. И тоже вполне интернационально, – подал голос Нимотси: – Ты как?»
Ева, Ева – буквы запрыгали, как обручи в серсо, я легко поймала их на палочку и произнесла вслух:
– Ева.
Имя отразилось от стерильных стен и вернулось ко мне, легко вошло в меня – как нож в ножны.
В этом имени была правда моей ситуации, я была еще