Купель дьявола. Виктория Платова
А вдруг законопослушный Бергман поднимет тревогу и переполошит всю культурную столицу?..
– Ты можешь на него положиться, Лавруха?
– На кого?
– На Ивана. Он никому не расскажет о картине?
– Я взял с него слово, – успокоил меня Лавруха. – И потом, он же мой лучший друг, почти брат. Молочный.
– Интересно, что ты ему наплел?
– Сказал, что прикупил ее у старухи в Опочке. За смешные деньги. – В изворотливости Снегирь мог посоревноваться со мной. – Видишь, для только что погибшего в автомобильной катастрофе я довольно изобретателен.
Это был камень в мой огород: Лавруха запомнил реплику Марича о моей домашней заготовке для шведки.
– Будешь жить сто лет, – беспечно сказала я. – Я сейчас в Эрмитаж, к Динке. Просмотрю кое-что. Буду дома к девяти. Если что-нибудь прояснится – подъезжай прямо ко мне.
Динка Козлова, моя однокурсница по академии, удачно пристроилась в отделе фламандской живописи и имела доступ к эрмитажным фондам. Именно в них я надеялась разжиться информацией о голландцах и немцах: я до сих пор пребывала в твердой уверенности, что неизвестный автор доски был или немцем, или голландцем.
– Нужно было бы сфотографировать картину. Для сравнительного анализа, – пояснил Снегирь.
– Зачем? – искренне удивилась я. – Я и так ее помню. До последнего мазка.
Это была чистая правда: картина уже жила во мне, в любой момент я могла вызвать в памяти каждое движение кисти неизвестного мне художника, каждый изгиб мантии девушки, каждую звезду в ее рыжих волосах.
– Ну конечно. – Снегирь улыбнулся. – В молодые годы ты проводила слишком много времени перед зеркалом.
– Теперь мне двадцать девять, и я кардинально изменила поведение, – утешила я Снегиря.
– Как ты думаешь, почему она так похожа на тебя?
– Ты же сам сказал о переселении душ. Так что я в отношении этой картины обладаю правом первой ночи.
– Не увлекайся, Кэт, – напутствовал меня Лавруха. – Чует мое сердце, что мы с чертовой доской еще хлебнем.
Почему я не прислушалась тогда к пророческим словам Снегиря?..
Динка встретила меня причитаниями. В основном они касались аномальной для Питера жары: мама с гипертоническим кризом, папа с ишемической болезнью, отпуск не раньше ноября, да еще муж, похоже, бегает на сторону и столуется у какой-то жлобки-буфетчицы с Адмиралтейских верфей. Терпеливо выслушав Динку, я приступила к изложению своей просьбы:
– Я могу посмотреть материалы на кое-каких голландцев? Приблизительно шестнадцатый-восемнадцатый век?
– Ты же занимаешься прерафаэлитами. – Динка отличалась профессиональной искусствоведческой памятью.
– Именно поэтому! Не читала новых исследований о влиянии Жана Белльгамба[10] и его последователей на «Братство прерафаэлитов»? – тут же слепила горбатого я. Мне совсем не улыбалось посвящать в свои последние перипетии кого бы то ни было.
Заручившись согласием Динки, я приступила к изучению всех доступных мне
Жан Белльгамб (1470–1534) – нидерландский художник.