Майя. Просвет. Роман-дилогия. Макс Ирмелин
книжными полками; зеркала трюмо, люстру, ноутбук и бесчисленные мелкие предметы, впитавшие наши голоса, стоны, смех, отчаяние, – они смотрели на меня с несокрушимой явственностью, подтверждая реальность безысходности.
Я уставился в угол и решил смотреть в одну точку и ни о чем не думать, но неумолимый угол оставался все тем же углом, точкой пересечения стен и потолка, и я снова подумал, что все еще продолжаю существовать, несмотря на то, что Майя окончательно отвергла меня.
Мне ненавистно было мое отражение в трюмо, и я решил сбрить бороду. Майе не нравилась моя борода, и я теперь без всякого сожаления решил с ней расстаться. Или хотел таким образом спрятаться от самого себя, но, увидев себя в зеркале совсем без бороды, но еще с усами, я словно стал узнавать в себе самом того, кем я был прежде, когда еще не потерял память. Появились странные видения или воспоминания – они возникали, но тут же бесследно исчезали, так что у меня закружилась, а потом и разболелась голова. Мне подумалось, что до сих пор я жил не своей жизнью. Как будто в мое тело вселился чужак, вытеснив меня самого, или я сам воплотился в чужом теле. Было странно видеть себя в зеркале – отражение в нем будто не принадлежало мне.
«Стоп! – придержал я себя. – Надо усвоить, что Майя теперь чужая, навсегда. Но очевидно, что она страдает. Почему? Между нами двенадцать метров, и мы не можем помочь друг другу. Да, ее может спасти только Ян! Но она не едет к нему, и он не приходит, почему?»
Я пил понемногу водку и корчился от спазмов отчаяния, которое было неодолимым. На третий день, немного протрезвев, я прислушался: Майя, казалось, тоже была мертва. Но музыка продолжала играть. И эта нескончаемая жалобная музыка по-прежнему говорила мне о чувствах женщины, о том, что она любит другого человека и думает только о нем, но при этом ничего, кроме страдания, не испытывает. Быть может, просто жалеет меня и поэтому не решается уйти к Яну?
Я словно в безвоздушном пространстве плыл по коридору к заветной двери, но тут же возвращался на ногах обратно и снова подплывал, не осознавая, что делаю. Меня неудержимо тянуло к ней, но я понимал, что нельзя ее сейчас беспокоить.
Наконец распахнул дверь – и замер в изумлении.
Она – танцевала!
Она не удосужилась обратить на меня внимание, хотя не могла не заметить моего появления, – и продолжала танцевать. На лице ее появилось что-то новое, волнующее и освобожденное вместо застывшего в последние дни выражения опустошенности и печали. Она была во власти своего торжествующего тела. Еще минуту назад я думал, что она страдает еще и потому, что не может так просто расстаться со мной после нескольких лет совместной жизни. Но теперь, когда она танцевала, как бы прорываясь из безотрадного прошлого в счастливое будущее, стало очевидно, что ей, конечно, легче, потому что она уходит от тоски неудавшейся жизни к человеку, который один и может сделать ее счастливой. Стало быть, она наконец приняла