Под стягом победным. Сесил Форестер
пяти-шести тысяч расквартированных в Росасе солдат этот полк единственный занят строевой подготовкой – остальные рыщут по окрестностям в поисках пропитания. Бонапарт не намерен кормить людей, чьими руками завоевывает мир, да и платит им от случая к случаю, с опозданием годика этак на два. Хорнблауэр дивился, как эта прогнившая империя еще не рухнула. Вероятно, потому, что ее соперники, европейские короли и князьки, являют собой полнейшее ничтожество. В эту самую минуту на другом конце Пиренейского полуострова ей преградил путь настоящий военачальник с армией, которая знает, что такое дисциплина. Это противостояние решит судьбу Европы. Хорнблауэр не сомневался, что победят красные мундиры Веллингтона – он был бы в этом уверен, даже не будь Веллингтон братом обожаемой леди Барбары.
Тут он пожал плечами. Даже Веллингтон не победит Французскую империю так быстро, чтобы спасти его от суда и расстрела. Мало того, время, отпущенное ему для прогулки, истекало. Следующий пункт небогатой программы – посетить раненых в каземате, потом – пленных в здании склада. Комендант любезно разрешил ему проводить там и там по десять минут, после чего его вновь запирали – читать и перечитывать пяток книг (больше в Росасе не нашлось), или ходить взад-вперед по комнате, три шага туда, три шага обратно, или лежать на кровати ничком, думая о Марии, о ребенке, который родится под Новый год. И еще мучительнее – о леди Барбаре.
Глава II
Хорнблауэр проснулся ночью и с минуту гадал, что же его разбудило. Потом звук повторился, и он понял. То был глухой артиллерийский раскат. Стреляли пушки с крепостного вала над его комнатой. Он рывком сел – сердце отчаянно колотилось – и еще не коснулся ступнями пола, как вся крепость пришла в движение. Над головой палили пушки. Где-то далеко, вне крепости, тоже звучала канонада – сотни выстрелов сливались в многоголосом хоре. В небе вспыхивали зарницы, их слабые отсветы проникали в комнату сквозь зарешеченное окно. Сразу за дверью били барабаны и гудели горны, призывая гарнизон к оружию. Во дворе стучали по булыжнику кованые сапоги.
Чудовищная канонада могла означать только одно: под покровом тьмы в бухту проскользнула эскадра и теперь бортовыми залпами разносит стоящие на якоре корабли. В полумиле от него разыгрывается величайшее морское сражение, а он не видит – это сводило его с ума. Он попробовал было зажечь свечу. Дрожащие пальцы не справились с кремнем и огнивом – он бросил трутницу на пол, нашарил в темноте и надел сюртук, штаны, башмаки, и тут же яростно заколотил в дверь. Он знал, что часовой за дверью – итальянец, сам же он по-итальянски не говорил, только бегло по-испански и чуть-чуть по-французски.
– Officier! Officier! – кричал Хорнблауэр Наконец он услышал, как часовой зовет сержанта, а затем и различил унтер-офицерскую поступь. Лязг и топот во дворе уже стихли.
– Что вам нужно? – спросил сержант. По крайней мере, так Хорнблауэр догадался – слов он не понял.
– Officier! Officier! – не унимался Хорнблауэр,