Миражи в Лялином переулке. Елена Янге
вздрогнула. Тридцать пар глаз смотрели на меня и ждали.
– Ждали? Чего ждали? – спросите вы меня.
– Когда я вернусь в реальную жизнь.
– Вы же учитель. Должны, голубушка, держать себя в руках.
– Верно. Со стороны это выглядит ужасно нелепо. Учитель стоит перед классом зажмурившись и вздрагивает.
– Да, зрелище ещё то. Так и хочется пригласить вас к директору.
– А вот этого делать не надо, – быстро реагирую я. – Директор – это чиновник. Поэтому ничего не поймёт.
– А кто же поймёт?
– Мои ребята, – отвечаю я и смотрю на обращённые ко мне лица. – Они знают, время от времени я уношусь в фантазии и начинаю разговаривать сама с собой.
– Это не лицей, а дурдом какой-то.
– Маргарита Владимировна-а-а! – слышу я опять густой баритон. – Всё тип-топ?
– Тип-топ, – говорю я и улыбаюсь высокому парню, стоящему прямо предо мной. – Я уже с вами. Спасибо, Петя.
– Мои мысли – мои скакуны, – громко говорит Петя.
– Это цитата?
– Строчка из песни Газманова, – кричит Пуся.
Её пухлые щёчки дёргаются, и две ямочки на щеках весело подпрыгивают.
– Хорошая строчка. «Мои мысли – мои скакуны». Это как раз про меня.
Ребята смеются, начинают разговорчики-междусобойчики и на время обо мне забывают.
– Пожалуй, начнём, – говорю я.
Ребята замолкают. Я делаю паузу и иду между рядами. Опытные учителя, как и хорошие актёры, умеют делать долгие паузы. После таких пауз, как правило, внимание детей собирается в нужный фокус.
– Начнём с того, что коротко вспомним о судьбе главных героев воображаемого сочинения.
Я останавливаюсь у доски и, вытянувшись в струнку, становлюсь будто бы выше ростом. Мои ноги, в туфлях на высоком каблуке, напрягаются, и я чувствую себя скаковой лошадью, стоящей в ожидании выстрела стартёра.
– Пожалуй, начну, – раздаётся голос Саши Гламурова.
– Поехали, – отвечаю я и отхожу к двери.
Стоять сейчас рядом с Шуриком значит нарушить правила игры. Теперь центром внимания должен быть только он. Откинув назад длинные волосы, Шурик гасит улыбку, обычно не сходящую с его лица, и начинает:
– Надо сказать, судьба героев рассматриваемых произведений не вызывает ни малейшего желания ёрничать или шутить. Более того, перечитывая Шолохова и Солженицына, я ловил себя на мысли, что жизни Соколова, Шухова, Матрёны во многом похожи. Лишения, страдания, потери, борьба за выживание. Какие чувства могут возникнуть у нормального человека, следящего за их судьбой? По-моему, очевидно – щемящая грусть и жалость. Возьмём, например, судьбу Андрея Соколова. Русский мужик. Добрый и порядочный. Всю жизнь трудился не покладая рук. И что дальше? А дальше война. Сначала погибает его семья. Затем плен, далее гибель последнего остававшегося в живых сына. Кажется, после таких ударов не встать, а если и встанешь, то или ожесточишься, или сопьёшься.
– Это