Зайчик. Виктор Викторович Улин
что надела обратно не все, что с меня сняли, и теперь на моих ногах, уже ниже колен, блестели скользкие потеки. Господи, и как только этого ужаса не заметил никто из учителей… Я кое-как обмылась и обтерлась, потом опять пошла на танцы, словно происшедшего было мне недостаточно. Кто-то из ребят – видимо, хорошо осведомленный в природе вещей – стал приставать ко мне, распознав в моем непотребном виде полную вседозволенность. Меня быстро оттеснили из спортзала в темную физкультурную раздевалку, и там накинулись сразу несколько человек. Кто-то дышал в ухо, кто-то залез под платье и принялся дрожащими пальцами шарить по моему голому животу, кто-то схватился за грудь, пытаясь вытащить ее наружу. Еще немного – и меня изнасиловали бы опять, несколько раз подряд, но парни лезли все вместе, все сразу, пихаясь и отталкивая друг друга; каждый хотел получить меня первым, и они не сумели справиться, и все вышло иначе, чем когда деловые девицы разложили меня по полу. Я отбилась, сбросила их с себя и выскользнула прочь, поскольку к тому времени мне вдруг стало очень плохо. Космическая легкость улетучилась, тело отяжелело, глаза закрывались – но стоило зажмуриться, как принималась кружиться голова, и к горлу подступала тошнота, и меня прохватывал страх, что я никогда в жизни не стану обратно трезвой и вообще вот-вот умру.
Это был единственный раз в жизни, когда я напилась. Я с трудом отыскала выход из зала, выбралась во двор и там меня наконец вырвало. Я выворачивалась наизнанку, согнувшись глаголом возле угла школьного здания, и думала совершенно по-трезвому: только бы не запачкать платье, только бы не оставить следов! Как ни странно, после этого я сразу почувствовала себя гораздо лучше. В соседнем квартале была колонка, я отыскала ее в темноте, тщательно умылась, а потом медленно направилась домой, мучительно соображая, как все скрыть от бабушки. Ведь у меня не было с собой ключа от квартиры и я не могла явиться незамеченной.
Но все-таки судьба решила не добивать меня сразу: бабушка смотрела телевизор – шел последний, сладчайший и счастливейший год застоя, весь вечер тянулось торжественное заседание из Москвы, – и, отперев мне, поспешила обратно в комнату, оставив меня среди спасительной темноты передней. Я шмыгнула на кухню, схватила нож и картофелину и заперлась в туалете: от мальчишек я раньше слышала, что сырая картошка надежно отбивает любой запах. Потом я торопливо вымылась под душем, выполоскала из себя остатки чужой влаги, затем быстро выпила крепкого чая, издали пожелала бабушке спокойной ночи и спряталась у себя за шкафом. К счастью, бабушке в тот момент было не до меня: она внимательно слушала косноязыкую речь генсека о торжестве социализма на собственной основе и о том все мелочь, лишь бы не было войны. А мне было очень худо от выпитого; слегка ослабший хмель не проходил совсем, и тело мое противно плавало в пустоте, принимая разные формы, но в конце концов я все-таки провалилась в тяжкую духоту сна.
Бабушка так ничего и не заметила. Думаю, совсем не благодаря картошке – утром я сама