Неидеальная история. Дмитрий Вячеславович Ничей
в бок, а другую вытянул перед собой.
Грянули трубы. Так громко и неожиданно, что я даже вздрогнула.
– Сограждане, о, римляне! – взвыл вдруг дедушка таким громким басом, что по у меня по телу побежали мурашки,
– Я здесь не для того стою пред вами,
Чтоб славить Цезаря, но проводить в последний путь.
Ведь всем давно известно: те дела,
Что были злыми нас переживут.
Что сделано из добрых побуждений -
В могилу с нами следует всегда…
Было ничего не понятно, но зато немного жутковато и так интересно, что я сидела и слушала, затаив дыхание. Я смотрела и не узнавала своего дедушку. Тот самый дедушка, который постоянно клюет носом в своем кресле и говорит всякую ерунду, сейчас был настоящим актером. Звучали трубы, гремел дедушкин голос и я сидела, словно не на своем диване, поджав ноги, а в театральном зале и смотрела на сцену, где происходит что-то не совсем понятное, но очень, очень интересное.
А потом дедушка запел. Никогда бы не подумала, что он умеет так петь. Таким громким и немного страшным бархатным голосом. Почему же тогда его голос каждый день так дребезжит? Я думаю, он просто скрывает от всех, что был актером. Здесь кроется какая-то страшная тайна.
Аве Цезарь! – пел дедушка, – Рим Великий! Аве Цезарь!
И вдруг он закашлялся. Он кашлял так долго, что начал задыхаться. На глазах его выступили слезы, он упал на колени, дополз до своего кресла и вцепился руками в лежащий на нем плед. Он кашлял и кашлял, сотрясаясь всем телом, а потом начал хрипеть. Я перепугалась, подбежала к нему и стала стучать его кулаком по спине.
– Нет, – прохрипел дедушка, – Лекарство… Там, на столе.
Я мигом принесла ему баночку со стола. Дедушка, не переставая кашлять, вытряс себе на ладонь две розовых таблетки.
– Воды, – прохрипел он.
Я сбегала и принесла стакан воды. Дедушка закинул в рот таблетки, запил их водой, еще немного покашлял и уселся на полу, откинувшись спиной на свое кресло. По его щекам текли слезы, венок из золотых листьев сполз набок, худые старческие ноги торчали из-под белой простыни. Я стянула с кресла плед и хотела было накрыть дедушку, но он отрицательно замотал головой.
– Нет, – сказал он, – спектакль еще не окончен.
Он снова встал перед телевизором, а я убежала обратно на диван.
– Он был один достойней остальных,
На Цезаря поднять посмевших руку, – снова загудел дедушка, -
Из всех, из власти алчущих других,
Он честен был один перед собою.
И как, скажите, статься так могло,
Что нет в границах Рима благородных,
Кто мог бы соответствовать ему?
Что лишь о нем, одном мы можем вспомнить,
Чтобы воскликнуть: То был человек!
Дедушка замолчал. Какое-то время он смотрел на меня в наступившей тишине, а потом поклонился. Я захлопала в ладоши. Дедушка поклонился еще раз. Я все хлопала, а дедушка кланялся и кланялся. Я заметила, что по его щекам опять бегут