Московский гамбит. Юрий Мамлеев
бюрократии не существует… Если вы будете злиться, мучаться, думать, реагировать, – то вовлечетесь во внутреннюю полемику, и искусство этим снизится. Надо быть выше этого. Да, где-то это катастрофа, землетрясение, что угодно, но когда происходит подобное в природе, вы не реагируете на это сильно душой, вы просто стараетесь выжить и знаете, что здесь лбом стену не прошибешь: это происходит и все. Глупо негодовать на землетрясение.
– Позвольте, позвольте, – вмешался другой литератор. – Но это же социальное явление. Здесь можно изменить, убедить, например, эту самую бюрократию…
– Нет, нет, я не отрицаю этого, естественно надо пытаться изменить. Это другая сторона медали, – возразил Берков. – Но я говорю о позиции художника, когда он творит в такой ситуации. Когда он пишет, он должен быть свободен и писать так, как будто никакой бюрократии не существует вообще. Не фиксироваться на этом. Не быть рабом негативных чувств. Не всякий, конечно, рожден перенесть…
– Всего лучше, когда пишешь сказки, – разрядил атмосферу Муромцев. – Особенно про покойников. Впрочем, я шучу: бывают сказки поглубже и пострашней жизни, особенно если они выражают кое-что существующее, но скрытое.
Дым от папирос заволок курильню. Постоянно входили и выходили какие-то люди. Слова исчезали в воздухе…
– Я, кстати, знаю одного незаурядного человека, он занимает довольно важное положение, – говорил Солнцев, – и он убежден, что верхам самим выгодней изменить свое отношение к творческой интеллигенции и контролировать культуру более тонкими методами. Он ругается, там, наверху, что иначе они уморят всех наших гениев. Но ему отвечают, что еще не пришло время для таких изменений.
– Олег Тимофеевич, – отозвал Олега в сторону Омаров, хранивший все это время чуть-чуть скорбное молчание (при Сталине он отсидел свое в лагере, но сохранил, однако, необычную уравновешенность), – что-то вы нас с Аллой Николаевной совсем забыли, приходите к нам на чтение… Мы уточним когда. Будет много интересных людей… И вы, Валентин, тоже приходите, – обернулся он к Муромцеву. – У нас любят ваши вещи.
Официальные литераторы попрощались и ушли.
– Они хорошие ребята, – посмотрел им вслед Омаров, – но не во всем еще секут нашу ситуацию…
Олег представил Бориса, с которым Омаров был почему-то незнаком, и все трое направились к выходу. Валентин же остался в библиотеке.
День был солнечный, летний, чудесно-московский с его неповторимыми запахами и лаской. И Олег чувствовал, что еще встретит кого-нибудь из своих. На этот раз мелькнула Светлана Волгина, помахав рукой и сказав, что спешит к Ниночке Сафроновой.
– К Ниночке Сафроновой! Ничего себе, – проговорил Олег, когда Светлана исчезла. – Не знал, что они знакомы. Ниночка Сафронова! Вот уж кто действительно гениально-безумна среди наших подруг по подполью!
– Слышали ли вы, Олег, что-нибудь о Кирилле Лесневе? – спросил Омаров. Они были уже в саду при библиотеке.
– О, да! Эзотерики, восточная мудрость…
– Я