Одесса-Париж-Москва. Амшей Нюренберг
меня стало ясным, что юмор не только в том, чтобы показать смешное в нашей жизни, но и в том, чтобы вскрыть ее уродливые и бессовестные стороны.
Большое впечатление произвело на меня то, что все выдающиеся французские карикатуристы – великолепные рисовальщики. Оригинальные и тонкие художники!
Работы таких великих мастеров карикатуры и шаржа, как Домье, Гаварни, Форен, Стенлейн (он же замечательный плакатист), могли бы украсить стены любого художественного музея.
Увлеченный творчеством этих мастеров, я всегда после удачного заработка, отправлялся на набережную Сены и покупал за франк у букинистов две или три литографии этих чародеев. И в мастерскую возвращался счастливым.
Девять лет спустя, когда я уже в советской Москве связался с известной РОСТой и начал работать под руководством Маяковского (писал Окна Сатиры), я часто с большой благодарностью вспоминал парижскую рабочую забастовку, давшую мне первые уроки карикатурного искусства. Пожалуй, без этой подготовки я бы не мог справиться с техникой плаката.
Мы жили припеваючи. Часто, собираясь в чьей-нибудь мастерской, мы вслух мечтали о грядущей творческой жизни. В такие часы мы создавали много блестящих этюдов и набросков. Мы много сил и времени отдавали Союзу Строительных Рабочих, но в часы отдыха мы думали и спорили только о живописи. О Мане, Ренуаре, Боннаре, Матиссе, Пикассо. Бывают такие дни у художников, когда они работают только в мечтах. Когда они, вдохновленные переживаемыми яркими событиями, будто бы держат в руке кисть и пишут. Точно во сне. Когда они видят окружающий мир в четкой форме, гармонических красках… И когда они пишут свои наилучшие работы. Такие дни обогащают душу художника.
Сегодня, на седьмой день нашей героической работы, в мастерскую пришел возбужденный Лабуле. Лицо его казалось освещенным ранним майским солнцем.
– Дорогие друзья, – воскликнул он, – через три дня у нас будет Жорес! Наш дорогой, любимый Жорес!
Глубоко вздохнув, он продолжал:
– Он приезжает, чтобы поддержать нас и укрепить веру в победу.
Мы его обняли и поздравили с большим, вдохновляющим событием.
Постояв с нами несколько минут, он сорвался и куда-то умчался. Через минут десять он вернулся. В руках у него была небольшая фотография Жореса.
– Надо великого гостя, дорогие друзья, – сказал он, – встретить достойно. Хорошо бы написать большой портрет Жореса… Портрет повесим над входом в Союз, в знак приветствия.
И, пристально поглядев на Мещанинова:
– Беретесь ли, друзья?
– Беремся, – бодро ответил Мещанинов, многозначительно взглянув на меня. Я кивнул головой.
Два дня писал портрет. Потом его вставили в готовую дубовую раму и повесили над входной дверью Союза.
Увидев портрет, Лабуле бросился ко мне и крепко пожал мои руки.
– Очень хорошо! Очень хорошо! – повторял он.
Большой зал переполнен рабочими. Они сидели на стульях, стояли на балконах и в проходах. Мы как почетные гости сидели в первом ряду. Ровно в семь часов на сцену