Алмазы перуанца. Карл Верисгофер
приказал ему: «Перережьте эту нитку и уберите то, что тут висит». Бенно стоял красный, точно вареный рак, но дальше не было и речи об этой истории!.. Нет, такой пустой, такой легкомысленный человек не пригодится мне в конторе! И знаете, чем тот учитель еще порадовал меня?
– Чем?
– Он сказал мне: «Ваш племянник – талант; вы бы послушали, как он декламирует; у него воистину артистическая натура и наклонности. Ха-ха!.. Как вам это нравится? Я, право же, подумываю отдать его в чужие руки, поместить где-нибудь в чужом доме! Когда я не буду ежедневно видеть его, мне станет намного легче!
С уст старушки сорвался какой-то неясный, подавленный звук:
– Нет, нет, Иоганн, этого не будет! Если только не хочешь вогнать в гроб твою мать, да, вогнать в гроб!.. Ах, боже мой… я не могу… я…
– Полноте, матушка, вам не следует так волноваться. Спокойной ночи, я сейчас пришлю вам служанку! – И он дернул звонок.
Бенно тихонько добрался до своей комнатки наверху и запер за собой дверь на ключ.
Итак, дядя решил отдать его в чужой дом, изгнать его отсюда из-за какого-то паршивого бумажного чертика! Конечно, уйти из этого дома было еще боязно, но ему оскорбительно было сознавать, что это своего рода изгнание, опала. Для впечатлительного мальчика эта мысль казалась чрезвычайно обидной. И все впечатления дня воскресали и сливались у него в одно горькое, тоскливое чувство.
Он сел к окну и, опустив голову в ладони, долго сидел неподвижно, подавленный, разбитый и усталый.
Теперь его товарищи, думалось ему, в кругу родной семьи рассказывают о веселом событии, об удивительном скачке его, Бенно, на норовистом дрессированном осле, и собираются на следующий день отправиться в цирк. Что-то кольнуло в сердце подростка; ему казалось, что он видит ласковые лица этих матерей, веселые, смеющиеся глазки сестер и младших братьев, слышит, как они говорят: «Несчастный Бенно, как безрадостно проходят его молодые годы, – там в этом мрачном неприветливом доме он живет, как в тюрьме». Как часто приходилось ему слышать такие слова! Бенно глубоко вздохнул. К нему никогда не смел прийти ни один товарищ! Когда кто-либо хотел его видеть, то приходил под окно и насвистыванием вызывал его на улицу. Вспоминались ему и последние слова товарищей, когда он расставался с ними сегодня на улице, их вопросы, их искреннее удивление. Как тяжело было ему осознавать все это!
И мальчуган горько заплакал, закрыв лицо руками. Сливы в печной трубе – его тайнике – остались нетронутыми. Бенно бросился на постель и долго рыдал, пряча лицо в подушку, пока наконец усталость не взяла свое и он только после полуночи заснул тяжелым, мучительным сном.
На следующее утро в классе только и было разговоров, что о цирке и первом вечернем представлении. Все собирались побывать там. Сам сеньор Рамиро, директор цирка, успел уже побывать почти во всех богатых и знатных домах, умело и красноречиво предлагая почтить его великолепное цирковое представление своим присутствием и вручая тут же входные билеты.
– Неужели