Зимопись. Книга вторая. Как я был волком. Петр Ингвин
или умелую?
– Любящую и верную.
– Это само собой, кто же спорит?
– Ты, – упрямым ослом выдавил я.
– Думаешь, умелая не сможет быть верной?
– Думаю, любящая всегда сможет стать настолько умелой, как захочет ее принц.
– Идеалист, – буркнула Тома.
– Наивная дурочка, – припечатал я.
– Принц не дровосек, ему бревно не нужно.
– Дровосеку тоже нужно не бревно. А принцу нужна принцесса. Которой он гордился бы. Которую хочется вознести на пьедестал…
– И там оставить, подыскав себе другую, что с ума сведет своими умениями.
– Любые умения приходят с опытом…
– Именно!
– …который влюбленные обретают вместе.
– Ррр! – сонно рыкнул кто-то неподалеку, услышав неправильные звуки.
Мы затихли.
Если люди долго спорят – значит, то, о чем спорят, неясно для них самих, заметил кто-то из очень умных. А еще – будто затянувшаяся дискуссия означает, что обе стороны неправы. Остановимся на этой мысли. Пусть каждый считает, что прав именно он. Это лучше, чем драка.
На Тому плохо влияла обстановка. Слишком много всего перед глазами – не совсем человеческого. Не так уж много отделяет человека от зверя. Нужно ли откидывать последнее?
Как объяснить девушке, что нужно держаться? Что любовь со зверем – не любовь. Что любовь – это вообще не то, что она думает. Не то, чем наполнил это слово двадцать первый век.
Тома вновь открыла глаза. Серьезный взгляд уперся мне в переносицу. Лицо приблизилось вплотную.
– Знаешь, есть один очень старый, но очень известный фильм. Приглашенный искуситель поднимает замужнюю, но неопытную молодую героиню до открытия себя как женщины. Через боль и страх возносит ее, слепым котенком тыкавшуюся носом во все двери с неприятностями, до Гималаев чувственности.
– Искуситель – страшный такой старикан, в костюме при тропической жаре?
Фильм, о котором она говорила, действительно очень старый, но романтически-эротическую песню оттуда до сих пор крутят радиостанции. После просмотра фильма кто-то плюется сразу, кто-то потом, когда вырастет. Три поколения расставили по местам правду и желание казаться правдой.
Тома упорно смотрела мне в глаза, безотрывно, не мигая. Даже страшновато стало. Чего она там себе надумала? Не представляю, как вернуть ее с вымышленных небес на землю.
– Героиня не заметила ни уродства, ни возраста, – продолжила Тома. – Не касаюсь вопроса, хорошо ли показанное, нужно ли, я о другом. Что чувствовать надо учиться. Иначе вместо ожидаемого фейерверка однажды получишь разочарование и гадкую опустошенность.
Шепот из губ прямо в ухо – горячий, срывающийся – едва разбирался мозгом. Приходилось очень стараться.
– Говоришь, будто сама пережила, – уколол я, почти утонув губами в прохладной ушной раковине.
– Грубиянов нам не надо, мы сами грубияны, – гневно покраснела Тома, откидывая щекой мое лицо и приникая к уху. – Не обязательно переживать все самой, даже небольшим умом можно блистать, натерев его о книги.
– Красиво