Пурпурные реки. Жан-Кристоф Гранже

      Карим словно раздвоился: его взгляд шарил по комнате, фиксируя автомагнитолы, кучей сваленные в углу, надорванные пакетики героина, помповое ружье и коробки с патронами; одновременно он сразу засек и опознал Донато по имевшейся в его деле антропометрической фотографии, – бескровное костистое лицо в шрамах, со светлыми глазами. А следом и двух остальных – они силились стряхнуть с себя наркотический дурман. Карим еще не вынимал револьвер из кобуры.

      – Кальдер, Мазюро, валите отсюда!

      Оба парня вздрогнули, услышав свои имена. Поколебавшись, они обменялись бессмысленными взглядами и шмыгнули в дверь. Донато дрожал как осиновый лист. Вдруг он рванулся к ружью. Но в тот миг, как он коснулся приклада, Карим ударом кованого ботинка пригвоздил его руку к полу, а другой ногой пнул в лицо. Рука хрустнула в запястье. Донато взвыл от боли. Сыщик схватил его за шиворот и вдавил в старый тюфяк. Магнитофон продолжал глухо бубнить «А Tribe Called Quest».

      Карим выхватил свой автоматический пистолет из кобуры на левом боку и сунул руку с оружием в пакет из прозрачного пластика – специального огнестойкого полимера, – которым он запасся на этот случай. Он стиснул пальцы на тяжелой рукоятке. Донато вытаращил глаза.

      – Ты чего, падла… ты чего делаешь?

      Карим вогнал пулю в ствол и улыбнулся.

      – Гильзы, друг. Никогда не видал в сериалах? Главное – не оставлять стреляные гильзы.

      – Чего тебе надо? Ты легавый, что ли? Ты точно легаш?

      Карим благодушно покивал в ответ. Затем сказал:

      – Я от Марселя.

      – От кого?

      Взгляд наркомана выражал недоумение. Карим понял, что Донато не помнит человека, которого замучил насмерть. В его одурманенной памяти не существовало никакого Марселя, его просто никогда не было.

      – Проси у него прощения.

      – Че… чего?

      Солнечные лучи осветили взмокшее от пота лицо Донато. Карим наставил на него пистолет в пакете.

      – Проси прощения у Марселя! – выдохнул он.

      Тот понял, что ему грозит смерть, и взвыл не своим голосом:

      – Прости! Прости, Марсель! Прости… мать твою! Я извиняюсь, Марсель! Я…

      Карим дважды выстрелил ему в лицо.

      Достав пули из опаленной ваты тюфяка, он сунул их в карман вместе с горячими гильзами и вышел не оборачиваясь.

      Так Карим распрощался с Нантером, городом, который научил его жить.