Петербургское действо. Том 2. Евгений Салиас де Турнемир
твоя верченая Лотхен.
Маргарита рассмеялась звонко. Старик будто сам давался в руки.
– Отлично! Это будет вам в наказание за дерзость. Ну, старая Лотхен. Становись… Держи вот…
Маргарита взяла половину своих еще распущенных волос и подняла… Старик стал за нею и, взяв волосы в руки, начал поддерживать.
– Господи, какие… Ей-богу, шелковые!..
– Молчи, Лотхен! Ты забыла, что я не люблю, чтобы болтали, покуда я одеваюсь! – смеясь, вымолвила Маргарита.
И Скабронский стал молча, не спуская глаз с плеч красавицы.
– Ну, готово… – сказала она наконец. – Ну, теперь, Лотхен, чистые чулки вон там в комоде, направо… Башмаки должны быть вот тут, у дивана. Ну, скорее.
Иоанн Иоаннович на рысях разыскал и то и другое…
Лицо его странно улыбалось, краска уже давно выступила на лице и не сходила с гладких щек бодрого старика. Он поставил башмаки на пол и подал Маргарите розовые шелковые чулки…
Маргарита, сидя, приподняла край юбки и протянула ему одну ножку…
– Ну, что же, Лотхен? Дела своего не знаешь! Становись на пол и меняй… Снимай чулок…
Иоанн Иоаннович молча опустился с некоторым усилием на колени, нагнулся и потянул чулок с пальцев.
– Так нельзя снять! – странно произнесла Маргарита.
Прошло несколько мгновений… Одна подвязка и один чулок были сняты!..
– Хорошо, но скорее… другой!.. – как-то раздражительно, злобно усмехнулась Маргарита.
– Нет… родная… – тихо произнес вдруг Скабронский. – Не могу… Помрешь…
И старик, стоявший перед красавицей на коленях, закачался и вдруг схватил ее за руки, будто удерживаясь от падения… И, уронив голову на ее руки и колени, он прижался к ним горячей головой.
Маргарита будто замерла вдруг и сидела неподвижно как статуя. Она огненным взором глядела на эту лежащую у нее на коленях седую и лохматую голову, и лицо ее стало вдруг слегка бледно, зловеще-жестоко и злобно. Если бы Сатана когда-либо воплотился в женщину-красавицу, то принял бы, конечно, это лицо и это выражение.
– Уезжайте… – вымолвила вдруг Маргарита глухо.
Иоанн Иоаннович будто ждал этого слова и нуждался в нем… Он поднялся и не оглядываясь, не прощаясь быстро вышел вон. Через минуту он отъезжал от дому.
Маргарита осталась в том же кресле полуодетая, с одной обнаженной ногой и с тем же выражением сатанинской злобы. И снова сидела она недвижима, нема и красива – как статуя…
Через час, когда она, одетая совсем, молчаливая, но уже грустная, а не злая, вышла садиться в карету, в передней явился с заднего хода дворецкий деда, Масей, и передал графине цидулю и большой сундучок, окованный серебром… Маргарита вернулась в комнаты. Сундучок был полон бриллиантов на громадную сумму.
Вместе с ними лежал кошелек, и в нем тысяча новеньких, будто собранных по одному, червонцев. В записке стояло только несколько слов:
«Посылаю, что накопил, когда собирался жениться. Бери все себе, продувная цыганка… но и меня в придачу!»
Маргарита