Рубеж. Анатолий Рыбин
почувствовать себя занятой, необходимой людям. Ведь во всяком труде есть поэзия. Даже в нашем, армейском…»
Авдеев подумал, что надо послать жене новую телеграмму, серьезную, без кивков на ее поэтические увлечения. Но с минуты на минуту у крыльца должна была появиться машина и увезти его к высоте Чилижной, где он решил проверить полевую тактику одной из рот принимаемого полка.
Авдеев подошел к столу, на котором стояла фотография сына в простенькой рамке. Максимка смотрел широко открытыми материнскими глазами и как будто спрашивал с детским недоумением: «Ну зачем вы поссорились?»
Вспомнилась холодная ночь, блиндаж командного пункта, скупо освещенный походными батареями. Был самый разгар дивизионных учений, подразделения готовились к переправе через бурную, в весеннем разливе Суру. В тот момент кто-то из офицеров связи сунул ему в карман записку от Марины. Записка была коротенькой, в несколько слов. Жена сообщала, что родился сын и что все трудности, которых она боялась, уже позади. Никогда раньше Авдеев не испытывал таких чувств, как в те минуты. Все вокруг словно изменилось. Сырой и холодный блиндаж сделался уютным и милым, как давно обжитая квартира. И все, что он делал потом – принимал ли донесения, передавал ли приказания, переходил ли со своим штабом на новый командный пункт, – все это имело для него уже другой, новый смысл. Да и одолевшая его усталость внезапно куда-то исчезла.
Учения длились несколько дней, и все это время дума о сыне, еще неведомом, но уже близком, родном, не покидала Авдеева. Домой он возвращался переполненный радостью и мальчишеским нетерпением увидеть поскорее своего Максима…
Взволнованный воспоминаниями, Авдеев не услышал, как подкатил к дому газик. Очнулся он от голоса майора Крайнова:
– Я за вами, товарищ подполковник!
Выходя на крыльцо, Авдеев взглянул на часы. Машина подошла с опозданием на полчаса.
– Что-нибудь случилось? – спросил Авдеев.
– Нет, ничего. Просто как раз позвонил полковник Жигарев.
– Что его интересует?
– Сдача и прием полка.
– Торопит?
– Спрашивал, когда рога начнет действия. Настроением людей интересовался.
– И все?
Крайнов пожал плечами.
«Осторожничаешь… Не хочешь выдавать начальство, – с иронией подумал Авдеев. – Меня вы, конечно, проработали по всем статьям. Надо же, чтобы так вот, без вины, оказаться вдруг в немилости у начальства! Ну ничего, на этот счет есть хорошая поговорка: “Все перемелется, мука будет”». Спросил с грустной улыбкой:
– А люди, конечно, как и вы, товарищ майор, настроены к новому командиру настороженно? Верно?
– Видите ли, товарищ подполковник, недоверие, оно для всех неприятно: и для командного состава, и для солдат.
– В чем же вы усматриваете недоверие?
– А сами знаете, после инспекторской проверки не прошло и двух месяцев. И полк вроде недовольства у начальников не вызывал.
Авдеев,