Тайный коридор. Андрей Воронцов
невероятным событием: зубодробительной характеристикой Пальцева?
Меж тем лавина угрожающих интонаций у членов комиссии набирала обороты. Звучало уже: «исключить из комсомола», «исключить из института». Тут легендарный ректор Пименов, до этого, казалось бы, дремавший, открыл глаза. Был это седовласый, стриженный бобриком старик с мужественным лицом, но маленького роста и коротконогий. Перед ним прямо на столе лежала массивная трость с медным набалдашником, которой он время от времени стучал по столу.
– Звонарев – аморальный тип, – пробурчал «старый Пимен». – Как ему доверили делать стенгазету за первый семестр? – И, сделав паузу, добавил: – Стенгазета вышла хорошая, даже странно.
Вот спасибо, вспомнил! Сам Звонарев, растерявшись, забыл об этом. А стенгазета и впрямь вышла на славу! Друг Звонарева, художник, украсил ее смешными рисунками. В передовой статье Алексей резко критиковал институтское начальство за плохую организацию летней студенческой агитбригады, заброшенной на манер парашютного десанта в Горький. Пименов прочитал статью (а он, бедняга, не мог не прочитать, так как по недомыслию одним углом стенгазеты заклеили дверь в персональный туалет ректора, что близ его кабинета), вызвал к себе Звонарева и с подкупающей непосредственностью спросил: «Как же так? Я дал вам за агитбригаду по десять рублей премиальных из своего фонда, а вы же меня и критикуете?» Звонарев нагло ответил, что здоровая критика лучше похвалы. Старик покосился на него, пожевал губами и сказал, что у него тоже есть здоровая критика по содержанию материалов. Вместе с проректором они полчаса трепали нервы Звонареву, но критический пассаж насчет горьковской агитбригады оставили без изменений. Из-за него, может быть, стенгазета эта и всплыла в памяти Пименова. Получалось, что все-таки не совсем пропащий Звонарев! Были и у него нагрузки! Стенгазета, да еще хорошая, летняя агитбригада…
Пименов был сыном священника, но в конце 20-х годов возглавлял Союз воинствующих безбожников города Ярославля. Видно, тогда же он и навоевался, потому что не был жаден до студенческой крови. Напротив, по отношению к своему институту он часто употреблял слово «лицей», как бы подчеркивая его духовную связь с лицеем Царскосельским. Исключать студентов он не любил: во-первых, потому что это были его студенты, а во-вторых, он уже исключил в 60-х годах поэта Рубцова и теперь ходил живым отрицательным персонажем истории литературы. Второй раз на те же грабли ему наступать не хотелось. Кто может поручиться, что сегодняшнего прогульщика и пьяницу завтра не провозгласят гением, как Рубцова?
Вот и сейчас он стукнул палкой по столу и сказал, не глядя на Звонарева:
– Аттестовать мы вас не можем. Вы свободны. Хорошенько подумайте над своей жизнью.
На лицах парторга и комсорга отразилась откровенная досада.
Алексей на ватных ногах вышел за дверь. Прощай, стипендия! Но ведь и не исключили! Учиться можно и без этой аттестации! Вот без положительной