Княжна Дубровина. Евгения Тур
хлеба от вчерашнего обеда и ужина, крошки творога и всякие зерна. Она садилась на ступени низенького деревянного, замечательно чистого крылечка.
Была она роста высокого, стройная, одета просто, даже бедно, но и в старом ситцевом платьице она производила приятное впечатление. Она не была хороша собой: нос ее был немного толстоват, губы крупные, но все лицо ее озарялось, если можно так выразиться, чистым и ясным светом больших серых глаз. Глаза эти и улыбка ее, добрая и умная, были так хороши, что она казалась почти красивой, когда улыбалась и любовно глядела на собеседника, а глядела она на всех с благорасположением и приветливостью. И вот, выйдя из дома, садилась она на узеньких ступеньках своего маленького крылечка, у дверей своего маленького домика, и начинала звонким и чистым голосом сзывать своих любимиц к завтраку.
– Цып-цып-цып! Цыпоньки-цыпоньки-цыпоньки! – звала она, и куры сбегались к ней из-за сарайчика, где копошились с утра, и окружали ее, жадно склевывая подачку. Большие и сильные курицы норовили обидеть маленьких, но она присматривала за порядком, отгоняла больших и бросала пшено и творог маленьким. К ним приставали и воробьи. Воришки эти, скача и прыгая, нагло завладевали своей долей и уносили добычу на ближайшее дерево. Но хищение замечала хозяйка и громко смеялась, показывая маленькие беленькие зубки. На смех ее частенько показывалась из дома пожилая кухарка, бывшая няня девушки, Дарья-няня – так звали ее, – и смотрела, подперши голову рукой, на свою веселую барышню. А барышня была одна-единственная дочь старой, не слишком здоровой вдовы, и обе они – и мать, и няня – не могли наглядеться на свою Машу.
В этом маленьком домике с маленьким палисадником и маленьким двориком, с курами, воробьями и хохлатой собакой Барбосом все жили в мире, тишине и приязни: старая мать, ее дочь и няня. Богатства не было, но был достаток, и был он оттого, что Котельниковы – и мать, и дочь – жили по пословице: «По одежке протягивай ножки». Маша не знала ни капризов, ни затей. Она была домоседка, рукодельница, заботливая хозяйка, страстная любительница птиц и цветов, которые сама сажала и поливала, и грядки полола в маленьком огороде, и за всеми растениями ухаживала в палисаднике. Руки у нее, по выражению Дарьи-няни, были золотые. К чему она ни прикасалась, все в руках ее спорилось, и все-то она делать умела, и все-то делала весело, смеясь и распевая русские песни своим звонким и чистым голоском. Умела она сшить платье себе и матери, умела смастерить незатейливый чепчик к большому празднику, умела испечь пирог, изжарить, в случае нужды, жаркое и сварить суп; но до этого Дарья-няня не допускала свою дорогую барышню.
– Нечего, – говорила она ей сурово, – ручки портить да личико у огня жарить. Нешто я сама не смогу. Поди, поди отсюда, не твое здесь место; знай свое: рукодельничай, кур корми, цветы поливай, матери книжку читай.
И Маша, смеясь, убегала к матери, и целый-то день лились за делом ее веселые речи, пока руки ее, не зная отдыха, старательно трудились. То она вязала, то шила, то поливала, полола, птиц кормила, а после обеда и перед обедом читала матери книжки, которые