Голос вождя. Алексей Махров
плачусь…
Я покачал головой:
– Это мужику плакаться стыдно, а… женщине можно. И нужно. Зачем держать боль в душе? Занозу надо удалять, пока не загноилась. Тебе ли этого не знать?
– Да… – вздохнула Светлана. – Я и раньше вроде бы понимала, что никакие чины и премии не заменят обычного человеческого счастья, но вчера я уяснила это с такой пронзительной ясностью, что даже содрогнулась. Соседка, помню, рассмеялась, подумала, я водки хряпнула. Что, говорит, крепка, зараза? Ага, говорю – и на выход. Никто, кажется, даже не заметил моего ухода. А я спустилась в бар и стала пить с каким-то мрачным удовлетворением. Напьюсь, думаю, в зюзю! Мы с тобой пили на брудершафт, помнишь?
– Смутно, – признался я и не удержался, спросил: – А почему со мной?
– А потому что ты был единственным из всех – настоящим, – спокойно ответила Сморкалова. – Подошел, решительно отодвинув какого-то здоровяка, который ко мне клеился. И тот, что интересно, даже не пикнул, хотя был, как мне показалось, в два раза больше тебя. И гораздо трезвее! – Света хихикнула. – Ты на ногах каким-то чудом стоял, но при этом держал фасон: язык не заплетался, спина прямая. Да и потом, когда разговорились… Не ныл, жалуясь на жизнь, не хвастался служебным положением и вашими мужскими игрушками – крутыми автомобилями и прочим барахлом. Просто сказал, что я прекрасна и на меня приятно смотреть вот просто так – без вожделения. Тут я как-то внутренне завелась – как же это так: без вожделения, неужели я потеряла сексуальную привлекательность? Ну и начала тебя подначивать… А ты с такой печалью в голосе сказал, что мужчина не может дружить с женщиной, потому что друзей не трахают! – Света снова хихикнула и лукаво посмотрела на меня. – И я решила опровергнуть этот тезис. И опровергла! Два раза, кажется… А потом я отрубилась. Грубое слово, но подходящее… Спасибо тебе!
– За что? – удивился я.
– За все… Когда я проснулась сегодня, то ощутила себя… Ну, как будто я переболела опасной хворью – в теле слабость, но иду на поправку.
Я кивнул.
– Со мной проще – я пил потому, что никак не мог попасть сюда, в 41-й.
– И спасти друга…
– Да.
– Я будто во сне… – пробормотала Сморкалова.
– Нет, Светочка, это явь. Ну что? Пошли?
– Пошли… – вздохнула Светочка.
Раскаты рукотворного грома доносились, чудилось, со всех сторон. Иногда шальной снаряд рвался прямо в лесу, совсем недалеко от нас, и вскоре я понял почему.
Мы вышли на опушку и оказались на краю огромного поля, над которым стелилась пелена дыма и пыли. И в этих удушливых облаках двигались танки, наши и немецкие. Они то и дело, грохоча и лязгая, выныривали из пылевых облаков и столбов дыма, и снова скрывались в вихрившейся тьме.
Совсем рядом с опушкой проехала, грузно качаясь, «тридцатьчетверка». Ее номер ничего мне не сказал, но тактический знак – единица, обрамленная пятиугольником, навел на догадку.
– Это 1-я гвардейская! – закричал я, приходя в возбуждение. – Дивизия Володьки Бата!
Внезапно