Поднятая целина. Михаил Шолохов
может, своя – вот она.
– Как то ни черт! У нас именья – одни каменья. Не подживешься дюже!
– Летось за то, что косилку на два дня дал, слупил с меня, как с любушки, десять целковых. А это – совесть?
Лапшинов издавна считался человеком, имеющим деньжата. Знали, что еще до войны у него было немалое состояние, так как старик не брезговал и в долг ссужать под лихой процент, и ворованное потихоньку скупать. Одно время упорные были слухи, что на базу его передерживались краденые кони. К нему временами, все больше по ночам, наведывались цыгане, лошадники-купцы. Будто бы через жилистые руки Лапшинова шли кони воровским широким трактом на Царицын, Таганрог и Урюпинскую. Хутору доподлинно было известно, что Лапшинов в старое время раза три в год возил менять в станицу бумажные екатериновки[21] на золотые империалы[22]. В 1912 году его даже пытались «подержать за кисет», однако Лапшинов – старик матерый и сильный – отбился от напавших грабителей одной чакушкой[23] и ускакал. Но он и сам охулки на руку не клал: прихватывали его в степи с чужими копнами – это смолоду, а под старость стал он вовсе на чужое прост: брал все, что плохо лежало. Скуп же был до того, что, бывало, поставит в церкви копеечную свечку перед образом Николы Мирликийского, чуть погорит – Лапшинов подойдет и затушит, перекрестится, сунет в карман. Так одну свечку, бывало, год становит, а тем, кто упрекал его за такую излишнюю рачительность и нерадение к богу, отвечал: «Бог умнее вас, дураков! Ему не свечка нужна, а честь. Богу незачем меня в убыток вводить. Он даже бечевой сек торгующих в церкви».
Лапшинов спокойно встретил весть о раскулачивании. Ему нечего было бояться. Все ценное было заранее припрятано и сдано в надежные руки. Он сам помогал производить опись имущества, на свою причитавшую старуху грозно притопывал ногой, а через минуту со смирением говорил:
– Не кричи, мать, наши страданья зачтутся господом. Он, милостивец, все зрит…
– А он не зрит того, куда ты новый овчинный тулуп запропастил? – серьезно, в тон хозяину, спрашивал Демка.
– Какой тулуп?
– А в каком ты в прошлое воскресенье в церкву ходил.
– Не было у меня нового тулупа.
– Был и зараз где-то спасается!
– Что ты, Дементий, перед богом говорю, – не было!
– Бог покарает, дед! Он тебя гвозданет!
– И вот тебе Христос, напрасно ты это… – Лапшинов крестился.
– Грех на душу берешь! – Демка подмигивал в толпу, выжимая у баб и казаков улыбки.
– Не виноватый я перед ним, истинное слово!
– Прихоронил тулуп-то! Ответишь на Страшном суде!
– Это за свой тулуп-то?! – вскипел, не выдержав, Лапшинов.
– За ухороны ответишь!
– Бог, он, должно, такого ума, как ты, пустозвон! Он в эти дела и мешаться не будет!.. Нету тулупа! Совестно тебе над стариком надсмехаться. Перед богом и людьми совестно!
– А тебе не совестно было с меня за две меры проса, какие на семена