Среди садов и тихих заводей. Дидье Декуэн
вода, заходив ходуном, начинала раскачивать жердь. Подобные колебания будто порождали две направленные навстречу друг другу ноты: одна возникала на переднем конце жерди, а другая – на заднем; в тот миг, когда они встречались, – ровно в том месте, где жердь прилегала к плечу Миюки, они сливались в одно благозвучие.
Малейшее изменение такой волны вызывало тревогу: это означало, что бамбуковая жердь наклоняется вперед или же назад, – и Миюки спешно приходилось приводить ее в равновесие.
Она прошла через всю деревню в сопровождении семенившего рядом Нацумэ. Несмотря на струйки дыма, поднимавшиеся над соломенными кровлями, хижины были закрыты, а на площади и улочках не было ни души.
Оскверненная смертью мужа и нарушившая связанный с ней запрет (ей надлежало целый месяц сидеть взаперти у себя дома), Миюки могла замарать всякого, кто осмелился бы приблизиться к ней. И молодая вдова прекрасно понимала – селяне предпочитали избегать ее, дабы потом не очищаться от заразы: ведь скверна, помеченная смертью человека, была особенно заразна.
– Ежели предположить, что чиновники из Службы садов и заводей отсчитают тебе столько денег, сколько мною было оговорено с их посланцами, – начал Нацумэ, – и при условии, что карпы, когда ты доставишь их до места, останутся такими же блестящими, шустрыми и изящными, как сейчас…
– Нет-нет, – прервала его Миюки, – я же говорила тебе, навряд ли вся рыба попадет в Хэйан-кё в хорошем состоянии. Может, мне и вовсе не повезет выпустить хоть одну в священные заводи.
Да и разве сам Кацуро, несмотря на неусыпную заботу о карпах, не терял по нескольку рыбин во время каждого путешествия? Довольно было грозы, чтобы вода в вершах помутнела и засмердела. Тогда рыбы опускались низко-низко и мягкими, пухлыми губами принимались обкусывать днище своих узилищ, будто силясь проложить себе путь к бегству из зловонной воды. А потом они всплывали кверху боком – и дохли.
На окраине деревни Нацумэ, вконец запыхавшись, присел на пенек. И, махнув рукой, словно отгоняя мух, дал знак Миюки идти дальше, хотя, быть может, таким образом он благословлял ее в путь-дорогу.
За крайней хижиной, служившей общим амбаром и покрытой не соломой, а кипарисовой корой, находились делянки, числом тридцать шесть, разбитые на небольшие участки наподобие шахматной доски с мелкими клетками – каждый зеленого цвета, где погуще, где потускнее, в зависимости от того, что там выращивали: рис, просо или другие зерновые. Нацумэ дождался, когда Миюки дойдет до самой дальней – тридцать шестой шахматной клетки и скроется в тумане, клубившемся над дренажными канавами, после чего встал с пня и побрел в глубь деревни, выкрикивая сиплым голосом, что жребий-де брошен и вдова ловца карпов отбыла в Хэйан-кё, твердо держась на своих ножках и неся длинную бамбуковую жердь, которая, мерно покачиваясь, ярко переливалась в лучах восходящего солнца.
Мимо него, чуть ли не над самой землей, пронеслись водяные пастушки[16] – с таким пронзительным криком, что можно было подумать,
Водяной пастушок – небольшая водная птица семейства пастушковых.