Рубеж. Анастасия Дадаева
их пересчитаю.
Ты шелестишь: «Уйди, – любя, —
расту неплохо без тебя».
Малышка Ди, ведь ты прекрасна.
На африканских берегах
ты прослыла бы солнцем ясным,
излечивая тьму и страх.
Душа, которая вселилась
в твои ростки, всегда жива.
В нее, в тебя влюбилась. Сбилась
тахикардией пульс-строка.
Дыши, моя
Дыши, моя
Дыши, моя
Дыши, моя Ди.
Шестеренки
Ни я для тебя, ни ты для меня
уже давно ничего не стоим.
Ночь снова яду преподнесла:
убийца – грешник, убийство – горе.
Но каждый день глядя в решетки окон,
что за величеством забора,
я прошу: забери, забери меня
и оставь там, рядом.
Скоро, скоро,
как можно скорее, и память прахом,
и в урну осколками слюны застывшей.
Что, говоришь? Я думаю громко? —
Шестеренками мысли проторивают дорогу
к сердцу, уставшему хлебать отчаяние,
жаждущему крови ближних,
но получающему изгнание,
забвение рукою сил всевышних.
О детях
Есть люди, которые в детстве детьми
как были, так ими остались.
Есть взрослые дети – они лет с пяти
характером не изменялись.
Серьезны всегда, и всегда на лице
читаются думы большие:
о мире, родителях и о конце,
к которому – каждый – пришли мы.
Тюльпаны
Ты потерял мои руки навечно,
ты выбросил их из окна на помойку,
их длинные пальцы, как тонкие свечи,
раздавлены были мужскою набойкой —
подковой стальной каблука каучука,
железным усердием сердца-насоса,
и кость лучевая, что стебель бамбука,
твоей колесницей надломлена. Просто.
Суставы легко обнажились, где кожа
по швам разошлась неминуемых трещин.
На пару повешенных стали похожи:
запястия в петлях, как шеи двух женщин.
Кремирую их, жертва их не напрасна,
и прах понадежней землею укрою:
они будут жить, как тюльпана два красных,
бутонами кисти распустятся вскоре.
В зеркалах
В зеркалах грязь.
Готова упасть
ниц пред тобой,
ниц, мое золото.
Синий, слепой,
мертвый, расколотый —
мне всё равно,
всё в равной степени.
Словно давно
ступор во времени.
Руки твои —
в пальцах свечение —
словно в груди
УФ-излучение.
Твой небосвод, может быть, моим станет.
После того, как скалы растают.
Замшевым сном
Было бы нежностью, замшевым сном,
Если бы горечью не отдавало.
Было бы лучшим