Милый друг. Ги де Мопассан
напряжения, давился кашлем.
– Нет, эти званые обеды не для меня, – отдышавшись, сердито проворчал он. – Какое идиотство!
Мысль о болезни удручала его, она мгновенно рассеяла то благодушное настроение, в каком он находился все время.
– Пойдемте домой, – сказал он.
Г-жа де Марель вызвала лакея и потребовала счет.
Счет был подан незамедлительно. Она начала было просматривать его, но цифры прыгали у нее перед глазами, и она передала его Дюруа.
– Послушайте, расплатитесь за меня, я ничего не вижу, я совсем пьяна.
И она бросила ему кошелек.
Общий итог достигал ста тридцати франков. Дюруа проверил счет, дал два кредитных билета и, получая сдачу, шепнул ей:
– Сколько оставить на чай?
– Не знаю, на ваше усмотрение.
Он положил на тарелку пять франков и, возвратив г-же де Марель кошелек, спросил:
– Вы разрешите мне проводить вас?
– Разумеется. Одна я не доберусь до дому.
Они попрощались с супругами Форестье, и Дюруа очутился в экипаже вдвоем с г-жой де Марель.
Он чувствовал, что она здесь, совсем близко от него, в этой движущейся закрытой и темной коробке, которую лишь на мгновение освещали уличные фонари. Сквозь ткань одежды он ощущал теплоту ее плеча и не мог выговорить ни слова, ни единого слова: мысли его были парализованы неодолимым желанием заключить ее в свои объятия.
«Что будет, если я осмелюсь?» – думал он. Вспоминая то, что говорилось за обедом, он преисполнялся решимости, но боязнь скандала удерживала его.
Забившись в угол, она сидела неподвижно и тоже молчала. Он мог бы подумать, что она спит, если б не видел, как блестели у нее глаза, когда луч света проникал в экипаж.
«О чем она думает?» Он знал, что в таких случаях нельзя нарушить молчание, что одно слово, одно-единственное слово, может испортить все. А для внезапной и решительной атаки ему не хватало смелости.
Вдруг он почувствовал, что она шевельнула ногой. Достаточно было этого чуть заметного движения, резкого, нервного, нетерпеливого, выражавшего досаду, а быть может, призыв, чтобы он весь затрепетал и, живо обернувшись, потянулся к ней, ища губами ее губы, а руками – ее тело.
Она слабо вскрикнула, попыталась выпрямиться, высвободиться, оттолкнуть его – и наконец сдалась, как бы не в силах сопротивляться долее.
Немного погодя карета остановилась перед ее домом, и от неожиданности из головы у него вылетели все нежные слова, а ему хотелось выразить ей свою признательность, поблагодарить ее, сказать, что он ее любит, что он ее боготворит. Между тем, ошеломленная случившимся, она не поднималась, не двигалась. Боясь возбудить подозрения у кучера, он первый спрыгнул с подножки и подал ей руку.
Слегка пошатываясь, она молча вышла из экипажа. Он позвонил и, пока отворяли дверь, успел спросить:
– Когда мы увидимся?
– Приходите ко мне завтракать, – чуть слышно прошептала она и, с грохотом, похожим на пушечный выстрел, захлопнув