Хмурь. Ирина Лазаренко
деле? Мне нужны не просто меч и свобода, а… Что? Ремесло, не позволяющее сдохнуть с голоду? Признание моей особенности? Что я хочу доказать, получив их, свободу и меч, доказать себе, другим выучням и назидаторам, которые когда-то палками загоняли меня на Хмурую сторону?
Так ли неправ был мой дед, не многовато ли мне будет её – свободы?
Что я буду делать, когда окажусь один под холодным солнцем, среди запахов моря и смерти?
Хрыч долго смотрит на меч, потом берет его и вкладывает в ножны, так осторожно, словно тот может вывернуться и укусить. Рассматривает заляпанный кровью хорунок, оглядывается на вопящую танну, с прищуром смотрит в спины Сивому и стражникам, добежавшим-таки до леса.
Потом развязывает ножны и отдает их мне.
**
Слава о хмурях расходилась по варочьим землям.
– Говорят, скоро дознаватерей не станет, – трепались варки в тавернах и на базарах. – Кому они нужны, если есть хмури?
– Верно! Те долго воду не варят, сразу узнают: и кто кого пришиб, и где покражи спрятаны, и куда баба твоя сбежала, и кто детишку в лесу пожрал…
– Вот уговориться бы с Полесьем, а? Чтоб каждой окраине дали по хмурю! Мы б зажили!
Дознаватери скрипели зубами и мечтали повыдергивать ноги полесским выскочкам. И завидовали им. Самую малость, ну или не самую. А кто не завидовал? А кто не хотел бы узнавать истину за миг, как бы хитроумно ни была она спрятана?
– Я грозный хму-урь! – кричали мальчишки, размахивая палками вместо мечей. – Я про всё проведаю! У-у-у!
Еще поговаривали, что после того, как в варочьих землях поработали хмури, земледержец Подкамня стал удивительно сговорчив и мягок в переговорах с земледержцем полесским.
Но тут, разумеется, не было и быть не могло никакой связи.
Незабывание
У других выучней не было прошлого – в этом было наше самое главное и невозможное отличие, из-за этого они меня не любили. Я их – тоже. Просто за то, что они оказалась рядом со мной вместо семьи, которую я помнил.
При этом мы с другими выучнями были нужны друг другу: они хотели знать, что есть мир за стенами обители, а я мог рассказать об этом.
Думаю, они предпочли бы получать знания откуда угодно еще: из книг, от назидаторов или от говорящего чучела совы, только не от меня, – но книг в обители не было, да и грамоте мы были едва научены, на занятиях тогда мало времени уделялось внешнему миру, а детское любопытство было слишком жадным, чтобы ждать. Потому всех их тянуло ко мне, хотя они едва меня терпели. А я всякий раз хотел послать их во мрак, но не мог: только проговаривая вслух свои воспоминания, я чувствовал, что они становятся настоящими.
Свободного времени у нас почти не было, дни были наполнены занятиями, уходом за живностью и огородами, которые кормили всю ораву выучней, два десятка назидаторов и немногочисленную обслугу. Но вечерами прочие выучни тихонько собирались вокруг моей койки и подолгу слушали истории, почти не перебивая и стараясь дышать потише. Они не торопили меня, когда я надолго