Семейный портрет спустя 100 лет. Нетта Юдкевич
А его Лиля, с кожей как у младенца, благоухает. Особенно когда она потеет, от неё исходит нежный аромат ванили.
Не думаю, что папа разбирался в запахах. Про запах ванили он, скорее всего, услышал от мамы.
– Лиля меня бросила! – рыдал он. – Таких женщин, как она, одна на тысячи, на миллионы. Знаешь, сколько раз подряд она может кончить? Бесконечно! – рыдал папа. – А то и больше. У неё интимные органы («Интимные органы», – говорю я. Папа же пользуется самым нецензурным выражением.), как присоски, которые коровам на вымя цепляют. Она меня кончает.
И после паузы:
– Убила, она меня убила! Где моя Лиля? Где Лиля? – он бормочет что-то невнятное и причитает, как старуха, живущая в конце улицы.
– Сколько будет два на два? – хочу понять, насколько папа адекватен.
– Не знаю, – говорит папа слезливо.
В этот момент я понимаю, что папин бред зашкаливает. Хватаю Зефира, не знаю, почему, может, подсознательно боюсь оставлять его с абсолютно невменяемым человеком, и бегу к маме на работу. Мама работает в банке. Красная, запыхавшаяся, влетаю в контору.
– Что случилось?
– Папу привезли пьяного, и он несёт такие глупости, что просто ужас.
– Он ругается матом? – с надеждой спрашивает мама.
– Ругается матом, – соглашаюсь я. Ругаться матом при детях моя чопорная мама считает высшим грехом.
– Деньги делит? – спрашивает она по дороге домой.
– Не делит. Рассказывает, как он тебя любит.
Мама смотрит на меня подозрительно и ускоряет шаг.
– Забудь эти глупости. Папа бредит.
Я и сама так считала. Но почему-то после маминых слов закрадывается червь сомнения. Гоню от себя эти порочные мысли. Мужчины не целуют женщин в срамные места. Такого не бывает.
Пока мама будет папу спасать, я решаю зайти к подружке. Вернулась домой я через часа три.
Папа спал в обнимку с Зефиром. Оба подали голос.
– Лиля, – сквозь сон шептал папа.
– А-ав! – тявкнул Зефир на папин зов.
Папу он любил тоже, не так, как маму, но волновался за него. «Я тебя охраняю», – говорил он ему. Зефир считал нашу семью своей собачьей стаей. Мама была альфа-самкой, лидером. Зефир был на втором месте после мамы в иерархии стаи, а папа на последнем. Папа был самым щедрым в семье и никогда не отказывал Зефиру в лакомых кусочках. Поэтому наша крошечная собачка походила больше на поросёнка на коротких и тонких ножках и папу не уважала за то, что он исполнял её прихоти. Байрона папа подарил своему другу. Бульдог постоянно спал и невыносимо храпел. Мы с сестрой были поражены очередным парадоксом – несоответствием внешности с характером.
Несмотря на неразрывную близость, мои родители спорили каждый день. Папа мне с сестрой:
– Вы не видели вчера по телевизору дрессированную собаку, которая играла на пианино «Собачий вальс»?
Мы не видели.
– Это была не собака, это был медведь, – говорит моя мама.
– Да нет же – собака!
– Медведь!
Несколько дней ничего кроме «собака – медведь» в доме