Смерть Сталина. Братья Швальнеры
ее, освежается одеколоном и, стремительно спустившись по лестнице, впрыгивает в служебную машину, что мчит его по спящим еще улицам столицы в родное министерство. Сторож министерства Семеныч еще и глаз не сомкнул с тех пор, как покинул Николай Александрович свое рабочее место, а он уж тут как тут.
«Ну и здоров», – присвистывает Семеныч, отдавая на входе честь не замечающего ничего на своем пути руководителю. И впрямь он дюже здоров – несмотря на солидные уже годы, он еще залихватски отплясывает на всех правительственных приемах – да не что-нибудь, а «Барыню»!1 А ее поди, спляши! Никто не сможет, кроме, пожалуй, Николая Александровича. Все это снадобье. Волшебное и чудесное, что сил министру прибавляет и для работы, и для пляски задорной. Потому и спешит он сейчас к рабочему месту, чтобы скорее из него сил жизненных почерпнуть и взяться с присущей ему неутомимой энергией за работу по обеспечению безопасности родины.
А оно уж и ждет его в кабинете! Прямо на столе, не допитое еще со вчерашнего вечера, а точнее, с ночи, когда товарищ Булганин, не в силах больше трудиться, закончил рабочий день. Стремительно как пуля летит министр к бутылке, дрожащей от предвкушения очередного бесконечного трудового дня рукой наливает в рюмку божественной жидкости, опрокидывает… хорошо!
Почувствовав, как головная боль улетучивается, министр подходит к окну, открывает его, закуривает. Холодно. Недаром на родине его есть поговорка: «Марток – надевай сорок порток!» Зима почти подошла к концу, метелей и вьюг больше не жди, и оттого еще более трескучий мороз каждую ночь бьет по грязным московским улицам и мостовым, прогоняя блуждающих котов, собак и пьяниц прочь с заиндевелых Чистых прудов, обледенелой Москва-реки, промерзших и замусоренных Никитских ворот.
Чтобы не замерзнуть, министр замахивает еще рюмку. Потом еще. К девяти часам утра, когда все только подтягиваются в министерство, он уже готов. К труду и обороне. Вот только спать предательски хочется. И идет министр в комнату отдыха, что отделена тоненькой стеночкой от кабинета, и растягивается там на небольшой софе, погружаясь в сон до обеда и думая лишь о том, что какая-то важная мысль есть у него по расходам на оборону и надо бы, проснувшись, ее записать.
Тяжелая работа. Знают это подчиненные, и потому не рискуют беспокоить министра до обеда. После обеда можно – его уже отпустит, он станет добрее. Оттого, что в обед всегда посещает его добрый старый товарищ – министр внутренних дел товарищ Берия. Вместе они обсуждают вопросы государственного строительства, будущего страны. Генсек пока приболел, вот и легло на их плечи все руководство страной. Однако, товарищ Берия не так работоспособен как Николай Александрович. На работу он едет как и все, к девяти. Когда солнце уже встало и осветило грязь на улицах столицы, которая так раздражает Лаврентия Павловича. А куда ее денешь? Весной всегда грязно, сколько ни кричи на пенитенциарное начальство, чтоб больше осужденных на уборку выделяло. Делать нечего.
И так едет Лаврентий Павлович в сопровождении давнего своего друга
Евгений Жирнов. «Булганин не смог больше переносить постоянных злобных выпадов Никиты». Беседа с Михаилом Смиртюковым // Коммерсантъ-Власть, № 33, 22.08.2011.