В пламени синем. Игорь Анатольевич Белкин
чкал руки, – хитро сощурился сын.
– Ладно, попозже, перед едой, – согласился я и заговорщицки подмигнул своему белобрысому отпрыску.
Раз уж отдыхаем от мамы, то отдыхаем от неё в любых мелочах.
К дороге я его коротко остриг, чтобы голове было легче и никакие деревенские репьи, "собачки" и, не приведи господи, клещи с блохами не угнездились в солнечных мальчишеских вихрах. Остриженный, он стал темнее, обыкновеннее. Превратился из неземного домашнего создания с локонами в простого пацанёнка-дошкольника, каких тысячи, а может, и миллионы.
– Пап?
– Что, сынок?
– А у тебя завтра день рождения?
– Завтра.
– А сколько тебе исполнится?
– Тридцать лет и три года.
Большой город за окном вагона сменился посёлками, заводскими корпусами и наконец иссяк, уступив место перелескам. Время уже шло к полудню, к тому же мы ехали в юго-восточном направлении – наползала жара, и пришлось вставать с места, трудиться, отквашивая, отжимая плотно прикупоренную форточку.
– Закройте, сквозняк ведь! Мальчонку-то простудите, – проворчала старая женщина, замотанная в ситцевый платок, – наша соседка по купе. У неё был билет с местом на верхней полке, но в дневных поездах не важно, у кого какое место – всё равно все сидят внизу, будто каждый охраняет от соседей свою четвертушку приставного столика. Будь поезд ночным, я оказался бы в трудном положении. Не уступить нижнюю полку пожилому человеку нельзя, но и ребёнка одного внизу не оставишь. Нет, пожалуй, не уступил бы.
И с форточкой я тоже не поддался на уговоры, сделал так, как считал, будет удобнее нам с сыном. Пусть дует, пусть попутчица ворчит, да пусть хоть начнёт сморкаться или расчихается, лишь бы веяло прохладой.
Женщина умолкла, угрюмо разглядывая невесть откуда катящиеся по окну капли – вагон, наверно, мыли ещё в депо, и теперь встречным потоком воздуха из внешних щелей выгнало затаившуюся воду. Провожая взглядом очередную горошину влаги, пассажирка, скорее всего, сетовала в своих думах на современный мир молодых эгоистов и на беспопощную зябкую старость, в какой-то момент обогнавшую её мечты. Тонкие губы плотно сомкнулись монгольским луком, концы которого стянула книзу жёсткая тетива неодобрения. Но время шло, и шёл поезд, колёса стучали мягко, баюкающе, ветерок из форточки постепенно теплел, и женщина смирилась, оправилась от обиды и даже, порывшись в сумке, достала и протянула Артёму конфету.
– "Лимончик"… Не шоколадная… – сын кисло улыбнулся, – Я шоколадные люблю.
– И что же? Это вместо "спасибо"? Артём! – я попытался притвориться строгим папой, нахмурил брови.
– Ну па-ап, я не люблю карамельные…
Женщина сфинксом сложила руки поверх своей сумки и только качала головой:
– Да-а… Да-а… Не такие мы были. Мы и не знали тогда никаких шоколадных…
Я развёл руками… Раздумывал, что на это ответить.
– Сынок, благодарить всё равно надо…
– Спасибо, – поник Артём пристыженно и отвернулся от нас к окну. Нетронутый гостинец лежал на столике и мелко вздрагивал жёлтой обёрткой в такт колёсному перестуку.
Завязался разговор. Женщину звали Марина Игнатьевна . В Москве она гостила у дочери, и теперь, возвращаясь домой, жаловалась мне на контрасты большого города:
– Один бетон у вас да асфальт. Всю зелень под плитами погребли. И народищу везде. Духота. А в метро, наоборот, холод, сквозняки. Вот у нас в Петрово хорошо…
– А вы тоже до Петрово едете?
– А докуда ж ещё.. Я там родилась, выросла, всю жизнь проработала, детей родила, отца с матерью схоронила. Брат родной тоже в нашей земле лежит. А дочь в Москве замуж вышла, её обратно теперь не заманишь.
– А мы в Крюки, в деревню. Двадцать с лишним лет уже там не был. Дальнюю родню проведать, сыну сельскую жизнь показать, настоящую. Нагостимся – на обратном пути и в Петрово на кладбище зайдём, дед там у меня. Всю жизнь в Крюках, а схоронили вот на городском. Давно уже на могиле никто не был.
– Это что ж так? – осуждающе вскинула бровь Марина Игнатьевна. А родители ваши? Вы же внук? А они дети. Им за могилкой и смотреть. По матери дед был или по отцу?
– По отцу. Прямая линия. Отец-то в столицу рванул чуть ли со школьной скамьи. Потом то учился, то работал, по командировкам мотался, пока сам не захворал: ноги то ходят, то не ходят. А я тоже: закрутился то с институтом, то по молодому делу – женился вот; Артёмка маленький был – с ним хлопот… Не до деда… А теперь потянуло.
– Ох, какие вы учёные-то с отцом, – съязвила зачем-то женщина, – по институтам, командиро-овкам. Небось, после командировки у папаши-то ноги отнялись? Что стряслось-то? Не сказал? Вот-вот… А мы – рабо-отали. Нам не до ученья было. Да-а…Москва-а… Как она, гадина, корни всем режет, отдирает людей от родины… А толку? Мальчик-то ваш, поди, на мультиках одних растёт? А из народного – и сказки, небось, ни одной не знает? Так?
Артём насупился – видно было, что не нравится ему эта досужая бабка в платочке.
У