В пламени синем. Игорь Анатольевич Белкин
в этой печальной стороне города Петрово-на-Речке, близ кладбища, церквушки и умолкнувшей навек колокольни взяться было совершенно неоткуда, потому что ни конюшен, ни хозяйств, ни жилья и даже путных дорог в окрестностях погоста не было. Только больница в деревянной, бывшей помещичьей, но теперь уже год как советской усадебке сохранилась от пожаров и была самым востребованным в это нелёгкое тифозное время городским учреждением. Не оставалось в целой округе, даже во всей волости, и годных лошадей, тем более, таких красавцев, потому как поголовье реквизировали на нужды Красной армии.
Люди, кому впервой доводилось – уж каждый сам решал, к счастью или к кручине – повидать явление, сначала, все, как один, дивились чёрному, как адская сажа, жеребцу, заворожённо смотрели, как тот играет гривой, на песке вычерчивает угольным копытом замысловатые фигуры, в которых многим чудились то символы новой и старой власти, то кресты, то рогатые черепа и птичья лапа, то как будто какая-то фамилия.
На смену любованию приходил, разумеется, страх, как только народ улавливал взаимосвязь между появлением странного животного и неминучей смертью тех болезных, по чью душу этот нечистый наведывался. Когда покойника приходили забирать – родня или товарищи из сельсовета, или кто из армейских – конь ржал, скаля напоказ сахарные зубы, морду делал такую, будто ему было весело преграждать всякому прохожему дорогу к анатомке и норовил куснуть человека за плечо или даже пожевать ухо, если попадалось у кого дюже оттопыренное. Изредка точно так же бесстыдная скотина пыталась поступать и с мертвецами, порой хватая труп за нос или за ноги и разве что не вытаскивая из открытого гроба, ввергая живых в ошеломление и ужас.
Но когда домашние, забрав своего усопшего, увозили тело на бычьей упряжке или на себе волоком, предавали его земле – видение, призрак, упырь или как там ещё стали называть эту демоническую лошадь в городе, исчезал бесследно вместе со всей своей колдовской грамотой, которой оставался вплоть до похорон расчерчен песок.
Шестнадцатилетний плотницких и столярных дел мастер Тихон из посёлка Дальняя Круча, вытянутого ниткой домишек вдоль самого обрыва на высоком берегу, прибыл на больницу пешком по печальному делу – измерять умирающего для того, чтобы потом справить правильный нужный гроб. Умирающий в этот раз был из важных и, как сказали, дюже грузен телом – чай, новая власть! Целый помощник зампредседателя губернского ЧК. И, наслышанный о всяких скорых судах и жестокостях, творимых этим двубуквенным властным органом, Тихон одинаково боялся и идти, и не идти.
"А пойдёшь – да вдруг что не так? Ладно, ежели потом усохнет, а если распухнет? Не поместится в домовину? Хотя куда уж пухнуть-то… А вдруг этот "чека" ещё слишком живой да рассердится? Не дастся мерить? А ежели поправится – так и вовсе потом головы не сносить.
– Тихон! – гаркнет, – Судом революционного трибунала за то, что пытался высокое начальство живьём загнать в гроб.... приговариваешься к расстрелу… Бах-бах.
А