Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2018. Коллектив авторов

      1

      Я – внук Тимофея и Осипа.

      Милостью мамы и пристава

      ныне живущий пристойно, но пристани

      не отыскавший, ссылаюсь на выступы

      не алфавита, но крови и озими.

      Сохнет сподвижник. (Глубинное облако

      очи хоронит). Сказать ему нечего.

      (Снег ошельмован картавостью вечера.

      Тополь опасен). По этому случаю

      я разрезаю не книгу, а яблоко.

      И говорю, что ушедший не просится,

      не отзовется и с нами не сбросится

      ни на граммулю. Спи же без просыпа.

      Он покукует вполне, как и водится.

      Так усмиряю себя. Беспросветная

      явь охмуряет укорами панночки.

      Лижется облако. Входит заветная,

      просит на водочку, с водочки – в саночки.

      2

      Заледенел твой адрес, пилигрим.

      И пресноводная глупеет вьюга

      на подвиге художника-хирурга

      (когда вуалью барственной обкурки

      он хлещет пол за потолком твоим).

      Вот, оглядевшись, не могу понять:

      о чем же мне грохочет бормотуха?

      Но рюмка Блока объяснила глухо,

      и граждане с абонементным слухом

      уставились, без права одобрять.

      А то какие-то Афины и Рязань.

      Бесстыдство морга, горло мрачной лужи,

      щекотка людоеда, слухи… То, что хуже…

      Я пил свое. Вокруг серчала рвань.

      Как водится – масштабно и на «ты».

      Одной семьей стремясь напропалую…

      «Дай я тебя, любезный, поцелую…

      Ты у меня в крови, не отнимай персты…»

      (Но это классика, а классика – липка).

      3

      Земля. Лопата. Вторник. Бунт синиц.

      Снег Лансере. Крестьянский жуткий вечер…

      Не выдам я тебя, мой подвенечный.

      И на восходе самой тесной сечи,

      в расцвете обнажающих зарниц,

      я остужу чело твоею речью.

      Юра. October. Челюсти лета свело.

      Гибкого холода светят конкретные знаки.

      Воет осина и содрогает село…

      Я это взял выяснением грима бумаги.

      Я посижу у ворот каталажки Петра

      рядом с тобой, но очнусь у окна на Европу.

      Выбора нет и, поскольку решает судьба,

      мне остается лишь малый рифмованный ропот.

      Рявкнет подлодка подле умильной жены.

      Нам ли не знать хромоту домотканья и скуку?

      Стих остролиц и ложится на крае сумы.

      Кроме нее, чем я в жизни предметной рискую?

      Согласно с темнотой уснула мать,

      впитав укол от немощи случайной.

      Луна поежилась, и гром патриархальный

      настал и сжался, выплеснув