Наследие. Жан-Поль Дюбуа
каждому встречному-поперечному рассказывала анекдот: «Встречается Рейган с Фиделем Кастро. Кубинский президент спрашивает: „Когда вы вернете нам Гуантанамо?“ А Рейган ему отвечает: „Когда вы вернете нам Майами“». В районе «маленькой Гаваны» эта хохмочка пользовалась бы, вероятно, популярностью, но, к сожалению, многие уже слышали ее раньше.
Мне трудно было четко определить характер наших отношений. С моей стороны все было просто: мне нравилось быть вместе с ней. Нравилось вместе есть, мыться, ходить на корабле, нравилось разговаривать с ней и трахаться, нравилось даже иногда курить самокрутки. Что касается Сорайи, я бы сказал, что основным ее чувством по отношению ко мне было недоумение. Она не могла уразуметь, как человек моего возраста, с дипломом медика мог покинуть страну, город, семью для того, чтобы осесть в Майами и играть в баскскую пелоту – детскую какую-то игру, да еще «придуманную для пастухов». «Ну еще когда баск делает это своей профессией, как-то можно понять. Но ведь ты не баск. Более того, ты доктор! Что с тобой творится?» «What’s wrong with you?» – это было ее любимое английское выражение. И ее «r» во «wrong» раскатывалось громом и цеплялось за все предметы вокруг. Ну а я – довольствовался тем, что улыбался ей и, «wrong» или не «wrong», в тот же вечер или на следующий день надевал перчатку с ловушкой из ивовых прутьев и кидал, принимал и вновь кидал, пока у руки хватало сил, прыгая на «левую стену», если надо было, и возвращал в стойло заблудившийся мячик, как это делают все пастухи.
Когда я увозил Сорайю Луэнго кататься на яхте, я чувствовал, что есть между нами что-то непримиримое, что не может поладить, какой-то камень преткновения. Прежде всего, как все островитяне (она была по происхождению кубинка), Сорайя воспринимала океан как одну сплошную текучую неприятность и, соответственно, наши прогулки – как поиск таковых (называла это dolor en el culo, искать на свою задницу приключений) и крайне редко – как возможность отдохнуть и освежиться. Ее пугала возможность встретиться где-нибудь с акулой или обнаружить возле себя, купаясь, гигантского ската. Поэтому, когда она видела, как я на своей скорлупке с жалким моторчиком выхожу в море, принимая, как святое причастие, пастилки Ficherman’s Friend, орудую трюмным насосом, чтобы сохранить судно сухим, время от времени все же извергаю за борт утренний тост с вишневым вареньем, она громко, чтобы перекрыть шум мотора, спрашивала: «What’s wrong with you?»
Что творилось со мной в эти годы? Если честно, представления не имею. Каждый день я ощущал простое, безыскусное счастье как подарок судьбы. Я чувствовал себя как удачливый игрок, который каждое утро, едва открыв глаза, получает приз. Я немножко стеснялся прямо ей сказать об этом, но в то время ничего, ну абсолютно ничего не случалось такого, что бы мне не нравилось.
Этим летним вечером жара была липкой, удушающей. Сорайя не пришла на свидание, не отвечала на мои звонки. На следующий день я опять попытался с ней связаться – и снова безрезультатно. Потом я день за днем стучался к ней, но дверь была заперта. Я наконец пришел в ее контору в Сити Холле и попросил о встрече