Гибкие этничности. Этнические процессы в Петрозаводске и Карелии в 2010-е годы. Коллектив авторов
Которые в этой сфере хотят работать (А. М.).
В соответствии с таким представлением финскость в Карелии становится надэтничным явлением, и язык больше не привязывается к происхождению тех, кто на нем говорит. Об этой ситуации писали еще Евгений Клементьев и Александр Кожанов в статье (2009), в которой привели количественные данные об изучающих язык в Карелии. В постсоветское время количество школьников, изучающих финский язык, многократно превосходило количество детей с зарегистрированной финской национальностью: в 1989 году соотношение было 17-кратным, в 2002 году – четырехкратным (Клементьев, Кожанов 2009: 348–350). По данным переписи населения 2002 года в республике 22000 человек владели финским языком, из них 9000 были карелами, чуть меньше 7000 – русскими и лишь 5770 финнами, а также людьми других национальностей (Там же: 350)[6]. По данным переписи населения 2010 года, 8577 жителей республики обозначили себя финнами по национальности, из них 7632 сообщили в качестве родного языка русский, 921 – финский, 152 назвали себя ингерманландскими финнами, а в качестве родного назвали русский (Перепись 2010: 248–249).
Многие говорили о возникновении новой финскости, которая становится частью идентичности человека посредством образования, работы и жизненного круга, а не «произрастает» из его происхождения. Финский язык и финскость в Карелии показывают значительную гибкость, чему многие интервьюируемые были рады, а некоторые из них были «носителями» такой усвоенной в системе образования и в проживаемой через профессиональную занятость финскости.
…я не считаю, что эта финскость – это что-то данное отцом или матерью, да: äidinkieli [родной язык, дословно – материнский ОДМ] там, какие-то äidinmaidon kanssa [с молоком матери ОДМ] вот эти вот на свет которые. То есть они вполне могут быть выучены. Они вполне могут быть впитаны. И как бы в принципе этничностъ эта вот финская, почему бы нет? Я скажу честно. Я не считаю себя русским абсолютно. Но я не могу сказать, что я себя считаю финном. Нет. Я не финн. Но финское мне ближе, чем все-таки русское. Понимаешь? Выращен так уже, да, в школе, в вузе. Тут потом сколько лет уже тоже работа. Воспитанное в себе. Ну, оно мне ближе. Оно мне, в принципе, как бы и интереснее. Я не отдавал себе отчета. Может быть, это, кстати говоря, я сейчас так думаю (М. Н.).
На данном этапе можно говорить о том, что финскость становится в какой-то мере надэтничной, и существует она благодаря «национальным» институтам: системе образования и финансируемым государством средствам массовой информации, театру, министерствам. В какой-то мере финский язык как профессия может быть востребован в коммерческой переводческой деятельности, а также в организациях гражданского общества (общество Карелия-Финляндия, Союз финнов Карелии «Инкери», лютеранская церковь). Институты делают этничность частью структуры общества, «нормализуют» ее, делают общественным фактом. Они участвуют в ее возобновлении: в них образуются социальные сети, благодаря которым заключаются также и «моноэтнические» браки, которые поддерживают «биологическую» основу этничности. С другой
С другой стороны, переписи населения как раз и являются технологиями управления и формирования населения, производства этничности (см. Hirsch 2005). Хотя в постсоветских переписях и не используются готовые списки национальностей и люди могут сами определить свою национальность, к оценкам владения тем или иным языком нельзя относиться как к «фотографиям» реальности. Как объявление своей национальности, так и языка (родного или владения), может носить символический характер. В качестве родного люди могут указывать «язык национальности», а не язык своего повседневного общения. (См. Кожанов, Яловицына 1998; Портнов 2011).