Японская кукушка, или Семь богов счастья. Татьяна Герден
и прыснула. Но недооценила она преданность Поликлеты Никитовны и любовь той к новеньким хрустящим ассигнациям. За путешествие с перепугу положила Наталия Ивановна Поликлете полтыщи серебряными рублями, а по приезде – обещала ещё триста добавить. Ну и на провизию и всякие там дорожные надобности – отдельной бухгалтерией. Услышав про миссию святителя Николая в заморской стране, а главное, про обещанный нескудный пенсион, Поликлета сдвинула брови и только деловито спросила, куда ехать-то, потом карту попросила и, увидев точку, в которую вредно уткнулся барынькин пальчик в золотом колечке, наморщила нос, насупилась, потом перекрестилась, сжала рот в нитку и на удивление кивнула.
– На погибель, знамо дело, соглашаюсь, да всё одно! Что тут сижу как гриб доморощенный, что там грибом пропаду. А коли вернусь, так будет на что и часовенку Николаю Угоднику выправить, опять же от земляков уважение и почёт. Так что согласна я, матушка Наталия Игнатовна. Когда велите лошадей закладывать?
У Светланы от изумления глаза на лоб полезли, но Поликлета уже испарилась – дорожную утварь собирать.
Решили ехать на лошадях, где с почтовыми, а где по железной дороге, если к тому времени имелась, ну и провизией запастись на первое время, чтобы как можно дольше тратиться только на проезд.
Узнав о предстоящей разлуке с румяной и статной девицей Белозёрцевой, Капитон Кожакаев напился как свинья, за что получил от папаши синяк под глаз, а Петя Самулейкин пошёл пятнами, закашлялся в платок и, нахлобучив картуз по самые брови, тоже засобирался в поход. Светлана нахмурилась, а Поликлета, вычёркивая из списка «Что купить?», два фунта сахару и три фунта вяленой колбасы, сказала:
– Пусть его едет, по первости хоть саквояжи с тюками таскать будет кому, а там и сам отстанет, чего его гнать сейчас, силы на него тратить?
Светлана только развела руками. Не таким она представляла своё путешествие – с саквояжами, с мешками с сахаром, с кружками вяленого мяса и чахоточным студентом с богомольной бухгалтершей впридачу. А, пусть делают, что хотят, лишь бы скорее в путь!
Отправились. Конец апреля, соловьи уж скоро запоют, красота, но путь длинный, до зимы бы успеть. Поликлета оказалась права. Петя и вправду отстал. Через неделю-другую путешествия, под Калугой, получил письмо от мамаши с курьерской почтой, что та скучает и надеется на встречу. Петя порыдал пару дней, пожевал вяленой колбасы, жутко застревающей между зубов, поизнывал, выбирая между предметом своих романтических страданий и мамашей с их домашними щами, самоварами и сдобными рулетами с маком, и решил откланяться. Опустив глаза долу, он сообщил о своём решении, беспрестанно кашляя в платок и смахивая слёзы намозоленными в поездке ладонями. Поликлета экономила на всём и не добавляла ямщикам за переносы багажа в постоялые дома и назад, в экипаж, а заставляла это делать Петю.
– Же ву дорей вэ ву дир, Светлана Алексеевна… – ломал язык Петя, прощаясь со Светланой на почтовой станции, пока меняли лошадей. – Я вас никогда не забуду, – и зашмыгал носом.
– Бедный,