Жили-были… были-Жили. Алексей Алексеевич Иванов
с неба в крик лысеющий мужчина.
А взгляд горит огнём,
И видно даже днём:
Расплавленный вулкан… в нём бездна… страсти —
Вот почему он не сказал ей: «Здрасьте!»
Стремительный напор —
Конечно, перебор
Для девушки простой, тоской томимой,
Недавно разведённой и ранимой.
Взаимностью она ответить не могла,
Порыв души своей для принца берегла.
Но почему-то принц не появлялся —
Он лишь во сне красиво улыбался.
И слёзы потекли ручьём у Катерины…
Какие же глупцы бестактные мужчины!
Ну разве поступать вот так вот можно?
Ну разве улыбнуться даме сложно?
Окончена коррида – бык повержен!
А если бы остался он телёнком нежным,
То до сих пор сосал бы мамки вымя,
Смотрел бы, как летит копьё… в бока чужие.
Лысеющий мужик
В желаниях поник,
Разрядом вышли в пол остатки дрожи…
Пролепетал едва:
– Зайду попозже…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
– Сергей Михалыч!.. Был вчера у бабки,
Держал себя достойно, не как тряпка.
Потом для верности на почту заходил,
Узнал про всё, о чём меня просил.
Звонила старая Матрёна… с почты.
Кому звонила – не знает точно.
Сказала, что звонила Самому,
Он вышел в туалет – попала на слугу.
Фамилию и чин его спросила,
Да, говорит, по дурости забыла.
Сказала, телефон давала Катька, с почты.
Куда засунула – не помнит точно.
У Катьки я спросил про телефон,
А Катька говорит, что был у бабки он.
Старуха номер только показала,
Потом опять себе его забрала.
Мужик какой-то с бабкой говорил.
«И матерился так, что не хватало сил
Такое слушать,
Что вяли уши
От матов, что сапожник говорил.
Похоже, он серьёзно перепил»,—
Так рассказала Катька с почты.
Всё это слышала она, сказала, точно.
Когда закончила звонить —
Матрёна не могла нормально говорить,
А просто зарыдала очень сильно,
И слёзы потекли ручьём обильно,
Да так, что не смогли её унять,
Утешить и хоть что-нибудь понять.
Мне рассказала бабка по-другому,
Когда ходил я к ней до дому:
Как будто бы слуга ей начал обещать —
Лекарств отправить, газет прислать,
Помочь ей разыскать сыночка,
Закрыть публичный дом, что пашет еженощно…
– А чем ей, старой, дом-то помешал?
Не вопрошал?
– Сглупил, дурак… не вопрошал.
– По дому надо бы подробнее прознать.
Неужто из-за бабки его нам закрывать?
– А тот слуга продолжил обещать —
Помочь старухе с новыми очками,
Заполнить камеры свободные ворами.
Фамилии воров не стал писать,
А так сказал: «Всех знаю, мать!»
Пообещал воров пересадить…
– Он что, рехнулся?