Гнездо змеи. Дмитрий Владимирович Романов
Викторовна знала, что за ним последуют и действия. Она тяжело вздохнула, посмотрела по сторонам и с несвойственной ей беспомощностью коснулась золотой цепи, что висела на шее.
Глава 2
Кричевская жарила оладьи на своей малюсенькой кухне. Масло шкварчало и брызгало. Когда одна из горящих капель обожгла руку, Валентина Семёновна дёрнулась и отошла от плиты. Лизнув обожжённую ладонь, с минуту выждала, затем подошла к сковороде и стала переворачивать оладьи. Как назло вторая сторона стряпни подгорела. Чувствуя боль от раскалённого масла, и видя очередную горелую партию, Валентина Семёновна готова была разрыдаться. Она бросила в раковину деревянную лопатку и выключила плиту. Сорвала фартук и села возле окна. Глаза наполнились слезами, застывшими вместе со взглядом Валентины Семёновны.
«Вот Анька так та оладьи и не жарит сама, – подумала Кричевская о сестре. – Она же – Вяземская. С чего ради будет у плиты стоять. Переломится. А тут ишачь с утра до вечера и никакой благодарности».
– Ну что? Оладьи можно пробовать?
Кричевскую чуть не разорвало на части, не подбросило до потолка. Её грузное тело развернулось в сторону мужа:
– Какие такие оладьи?
В дверях с «идиотской» улыбкой стоял Михаил Юрьевич. Он колебался – войти или всё же не стоит. Оценив обстановку и зная характер жены, решил повременить. Тем более дверь перед его носом резко захлопнулась. Валентина Семёновна двигалась стремительно.
– Всё бы жрал! Толку с тебя! – проорала она и вернулась к окну. Скрестила руки на широкой груди и стала смотреть на заснеженный двор, такой знакомый и вместе с тем такой опостылевший, как и квартира, эта хрущёвка-развалюха, как и вся её никчёмная треклятая жизнь.
Декабрь тысяча девятьсот девяносто восьмого года не предвещал ничего хорошего. Кричевскую подмывало разрыдаться, поголосить, но лишь злорадная улыбка растеклась по лицу. Кусать пришлось самою себя: « Как крыса роюсь в мусорном бачке, а некоторые икоркой лакомятся…»
В очередной раз Анна Вяземская должна была икнуть или поперхнуться.
«Надо же, как всё повернулось то, – задумалась вновь и вновь Валентина Семёновна, – ведь кто ж знал, что из Вяземского такой делец получится. А всё бегал по молодости трёшки стрелял. Знать бы наперёд… разве я б пошла за этого. – Она посмотрела на дверь, за которой в комнате на старом диване сидел возле телевизора муж.
Опять накатило. Взгляд упёрся в оладьи: местами подгорелые, они лежали на тарелке горой. «Выкинуть в окно к чертям собачьим!»
Мысли судорожно перекинулись на другое. Увлёкшись оладьями и жалостью к самой себе, Валентина Семёновна забыла о страшной новости, взорвавшей это воскресное утро: старшая дочь Настя, мерзавка сбежала из дома!
И ладно бы сбежала с каким банкиром, куда ни шло, но сбежать с журналюгой, голодранцем, пишущим никчёмные статейки неизвестно где – вот это удар!
«Ведь помыкается, обрюхатится и приползёт с потомством сюда, в мою конуру. Господи…» Паника охватила Валентину Семёновну, взяла за горло. «Нет… с этим надо что-то делать. Это безобразие надо пресечь. Ведь пресекала же я всегда это паскудство».
Мысли