Как любить ребенка. Оставьте меня детям. Воспитательные моменты. Януш Корчак
дня он четыре раза прочел в тексте «Франек» вместо «Фелек». Я не поправлял его. Когда он закончил читать, я спросил:
– Как этого мальчика звали?
– Франек.
– Ничего подобного.
– А вот и Франек.
– Спорим, что не Франек.
Читает:
– Фра-Фре-Фе-Фелек…
– Видишь, хорошо, что ты не поспорил со мной.
– Ну, хорошо…
– Наверное, у тебя есть знакомый Франек?
– Есть…
– А Фелек?
– Нету…
То же самое было на арифметике. Вместо «огурцы» он два раза прочел «груши».
– Пять груш, – сообщает он мне ответ.
– Как бы не так!
Замолкает, а спустя минуту решительно, с сердитой интонацией:
– А вот и пять.
– Пять, да не груш.
– А чего?
– Посмотри – узнаешь.
– Гру…гур… огур… огурцов!
– Вот видишь: слушай, Стефан, ты, часом, не волшебник? Из Фелеков делаешь Франеков, из огурцов – груши?
Он так мил в своем удивлении: что тут творится? как так получилось? – что я его целую. (Абсолютно лишнее – и когда я от этого отучусь?)
Его сердят непонятные слова.
Читает:
– У торговки девять яблок. Сколько яблок у нее останется, если четверо мальчиков возьмут по два яблока каждый?
И про себя, вполголоса:
– Какой еще каждый… – И вслух: – Одно яблоко.
– Две монеты… Монеты я уже знаю, что это такое, но я забыл.
В этой, казалось бы, нелогичной фразе есть, тем не менее, разумная основа: если он не знает, потому что забыл, можно ведь вспомнить.
На двадцатой или какой-то там задаче он предлагает:
– Я буду читать про себя и писать для вас, сколько получится.
– Хорошо, а я буду кивать, если правильно.
Не он первый делает мне подобное предложение. Не знаю, хочет ли ребенок таким образом внести разнообразие в свою работу, или в этом желании кроется другая основа: потребность в тишине при сосредоточенной работе.
Вечером
Прочитал молитву, поцеловал мне руку (эхо родного дома, разоренного войной гнезда, одного из ста, из тысячи, из многих тысяч). Я пишу. Он лежит тихо – глаза открыты.
– Проше пана, а правда это, что если побриться, то уже волосы не растут?
Он боится открыто называть лысину, чтобы меня не обидеть.
– Неправда, ведь бороду бреют, а она растет.
– У некоторых солдат бороды вот такие, до пояса, как у евреев. Почему?
– Да уж такой обычай. А англичане так даже усы бреют.
– А правда, что у немцев много евреев?
– И у немцев есть, и русские евреи есть, и евреи-поляки.
– Вот вы говорите «евреи-поляки»? А поляки – это евреи?
– Нет, поляки – католики, но кто говорит по-польски, хочет, чтобы поляку было хорошо, и желает полякам добра, то он тоже поляк.
– Моя мама была русинка, а отец поляк. А мальчики считаются по отцу.