Бинго, или Чему быть – того не миновать (сборник). Георгий Баженов
нервность, стыд, угодливость, о, нам стыдно, больно, больно, мама, за тебя, за нас, за человеческую наконец гордость!
Но что она могла объяснить сыну? Все правда, что он говорит, все правда, но как рассказать, как передать ему то, что составляет самую глубину ее страдания, самую заветную и потаённую ее мечту… Ради этой мечты, ради этой выстраданной (и взлелеянной одиночеством и женским отчаянием) правды она готова была терпеть и терпеть, вот только никак не ожидала, что дети поднимут бунт.
Как понять им, что еще никогда, ни разу в жизни, она, зрелая, красивая, сорокалетняя женщина, не была замужем, никогда не знала и не ведала, что это такое – быть под защитой мужского крыла, никому на свете она не могла и признаться (тем более детям), что хочется, очень хочется, мечтается стать именно законной женой, в этом стыдно признаться, восстает все, что есть в женщине женского, но это так: она терпит, да, терпит унижение и боль, терпит двусмысленность своего положения и даже немые укоры детей, но ждет, но надеется – она станет наконец законной женой. Когда-нибудь, но станет…
Но как объяснить это сыну? Это же унизительно объяснять такое! Это должно быть понято как бы само собой, изнутри, интуитивно. Но откуда быть всему этому у детей, рано им еще, рано…
– Нет, ты не понимаешь меня, сынок, – только и повторяла она. – Не понимаешь…
– А хочешь, я докажу, что понимаю? Вот прямо сейчас, здесь, не сходя с места?
– Да как можно доказать такое?
– А вот как. Я женюсь, мама!
– Ты? Женишься? Когда? На ком? Что ты говоришь! – всплеснула руками мать.
– А что, вот именно – женюсь. Невесту мою ты хорошо знаешь.
– Я – знаю?
– Да, знаешь. Это Наточка из второго подъезда.
– Как Наточка? Она же дитя. Она еще в школе учится.
– Учится. Да. В последнем классе.
– Ты, наверно, шутишь, Рома?
– Не шучу. Она беременна, мама.
– Как беременна?
– А вот так. Как бывают женщины в положении?
– Ты хочешь сказать, что…
– Да, именно это, мама. У нас будет ребенок.
– Но вы сами еще дети…
– Мама, тебе сколько лет было, когда ты родила меня? Семнадцать?
– Восемнадцать.
– А мне уже двадцать. Наточке – той, правда, восемнадцать будет. Ну и что? Ты же не хочешь, бабушка, чтобы Наточкин ребенок воспитывался без отца?
– О чем ты?
– О том, что ты воспитывала меня одна, без отца. Я даже не знаю, кто он, где живет, чем занимается. Я не знаю, жив ли он. И ты хочешь, чтоб я своему сыну или дочке уготовил такую же судьбу?
– О чем ты?
– О том, что я взрослый, мама. О том, что я люблю тебя. Я не могу и не хочу отдавать тебя в чужие руки на растерзание. Я прошу тебя об одном: чтобы ты согласилась, чтобы Наточка жила у нас. Я не хочу оставлять ни ее, ни тебя. Я не хочу быть подлецом, мама, в начале взрослой своей жизни. Ведь ты этому меня учила?
– Ну да, конечно, конечно, – закивала мать головой, и слезы о том, что кончилась,