Летящая стрела жизни (сборник). Георгий Баженов
он, когда-то я обнимал эту женщину, любил, целовал, детей от нее завел, а теперь даже пред ставить себе не могу, как это все было… Как будто в другой жизни, на другой планете, в другом времени и пространстве… Как же так?!
– За разводом пришел, – наконец повторил Гурий в который уже раз.
– Развода не получишь!
– Не получу?
– Не получишь!
– Ну и ладно.
На этом их чаепитие закончилось, и Гурий, не солоно хлебавши, направился к выходу.
– Когда ждать-то? – вслед ему насмешливо бросила Ульяна.
Он обернулся к ней, покачал укоризненно головой, но, так ничего и не ответив, молча вышел из квартиры.
С того дня, как Гурий впервые переночевал в общежитии, с ним стало происходить что-то странное. Не то что бы повлияли на него разговоры с молодыми ребятами и девчонками или, скажем, имел значение сам пьяный загул, нет, не в этом дело; просто в душе Гурия как будто что-то стронулось, сдвинулось с места. То он жил в своем мире, собственными заботами и проблемами, только и думал, как сделать, чтобы ничто внешнее – семья, школа, просто окружающая жизнь – не отвлекало его от творчества, жить и писать – и больше ничего, – вот что главное. И вдруг среди этих ребят в общежитии, а еще верней – утром, после пьянки, Гурий и почувствовал, что никому не интересно и не нужно то, чем он живет. То есть не в том дело, что они, ребята, тупы или бездарны и не могут понять его творческих исканий, его души, а в том, что они не испытывали потребности в понимании или познании того, чем он, Гурий, занимался всю свою жизнь.
А ведь Гурий, как тысячи художников, всегда тешил себя мыслью: он нужен народу, рано или поздно, но будет нужен, люди нуждаются в творцах, в выразителях народной идеи, народной стихии, иначе как тогда и зачем жить на свете? И вот почудилось ему здесь, в общежитии, что люди как раз очень просто могут обходиться без всего этого, потому что само искусство потеряло то значение, которое должно иметь в жизни. Искусство живет как бы по своим законам, очень внутренним, очень эгоистичным (вот хоть работы Гурия взять, как представителя такого искусства), а люди живут совсем по другим законам. Ибо современное искусство никак не выражает и не отражает нынешней жизни, а нынешняя жизнь никак не питает и не вдохновляет современное искусство. Так или не так?!
Нет, не получалось все-таки у Гурия выразить в словах свое ощущение. Как-то примитивно, топорно выходило.
А истина-то проще: не нужен Гурий никому – ни со своим художеством, ни со своей душой. Не интересен. Безразличен. Как будто тень среди людей. Среди людей, у которых реальные заботы. Реальная жизнь.
Или вот еще как почувствовал Гурий: они, те простые парни и девчонки, чем-то неизмеримо выше его. Естественней. Проще. Жизненней. Правдивей. А он, Гурий, как ни странно и ни стыдно это понимать, значительно ниже их. В его усложненности нет истины. А есть одна только видимость. Обман. Фикция. Иллюзия.
Они – правда.
А он – ложь.
Вот что он почувствовал тогда, если говорить совсем прямо.
Они – правда. Хотя они и проще, и примитивней