Документальные повести. Людмила Смильская
всплываешь сквозь какую-то густую, вязкую массу на поверхность внешнего мира.
Я делал мучительные физические и умственные усилия, но не мог вырваться из власти забытья. Помню, как проснулся ночью потому, что с меня сползли простыни и одеяла. В Гватемале из-за большой высоты над уровнем моря ночи очень холодные. У меня было восемь переломов, и до одеял мне было не дотянуться».
Но и на этот раз Антуан справляется с потрясением и тяжёлыми физическими травмами. «…Он не потерял трудоспособности, не утратил ни на йоту живости ума», – пишет об этом эпизоде Марсель Мижо.
Из воспоминаний фотографа журнала «Лайф», Джона Филлипса: «Самая страшная катастрофа случилась с ним в Гватемале, где, как, он любил выражаться, он „узнал всю серьёзность гравитации и восемь дней не приходил в сознание“. Один шрам после этого несчастного случая задрал бровь, придав взгляду постоянное вопросительное выражение, а из-за другого шрама на губах играла кривая усмешка».
Это удивительно, но много раз оказываясь на волоске от смерти, превозмогая тяжёлые травмы и ранения, Антуан вновь поднимался в небо. «Действие спасает от смерти. Оно спасает и от страха, и от всех слабостей, даже от холода и болезней», – записал Сент-Экзюпери в своём блокноте.
Мне нельзя обращать внимание на этот утробный страх
Лётчики, служившие с Антуаном, рассказывали о его необыкновенном бесстрашии. Вот как описывает Сент-Экзюпери пережитое им в бою в «Военном лётчике»: «Мышцы бёдер обладают поразительной силой. Я жму на педали так, словно хочу пробить стену. Я бросаю самолет в сторону. Он делает резкий рывок влево, треща и вибрируя. Корона взрывов скользнула вправо <…> Я обманул орудия, они бьют теперь мимо. <…> Но, прежде чем я нажал другой ногой, чтобы уйти в противоположную сторону, надо мной снова возникла корона. С земли опять пристрелялись. Самолёт, ухнув, вновь низвергается в провалы. Но я опять всей тяжестью тела навалился на педаль. Я бросил или, вернее, рванул самолёт в противоположную сторону (к чёрту координацию!), и корона съехала влево.
А вдруг продержимся? Но долго эта игра продолжаться не может! Как бы резко я ни двигал педалями, оттуда, спереди, на меня опять надвигается ливень разящих копий. Корона опять нависает надо мной. Всё мое нутро вновь сотрясается от толчков <…> Теперь каждый разрыв уже не угрожает нам: он нас закаляет. При каждом разрыве, в течение десятой доли секунды, я думаю, что моя машина превратилась в пыль. Но она все ещё повинуется управлению, и я поднимаю её, как коня, туго натягивая поводья…
Я живу. Я жив. Я ещё жив. Я превратился в источник жизни. Меня охватывает опьянение жизнью. Говорят: «Опьянение боем…» Но это и есть опьянение жизнью! О, знают ли те, кто стреляет в нас снизу, знают ли они, что они нас выковывают? Маслобаки, баки с горючим – всё пробито. Дютертр говорит: «Закончил! Набирайте высоту!» <…> А я медленно перевожу дух. Набираю полную грудь воздуха. Как чудесно дышать!»
В 1943 ─