Печальный детектив. Виктор Астафьев
спиной, а спина у настоящего милиционера должна быть, что у детдомовца, очень чуткая и с «глазами».
Его обогнал и заступил дорогу домой парень с роскошной смоляной шевелюрой, в распахнутом полушубке с гуцульским орнаментом по подолу, бортам и обшлагам.
– Тебя спрашивают, физкультурник: кто здороваться будет?
Кавалер в дубленке, с красными прожилками в вялых глазах – предосенняя ягода, от нехватки солнца плесневеющая в недозрелом виде, – переваливал во рту жвачку, локтем навалившись на перила. Лестница в доме номер семь рассчитана не на крестный ход, на малый и нежирный народ она рассчитана. Когда хоронили тетю Лину, поднимали гроб над изрезанными складниками перильцами так высоко, что покойница едва не чертила остреньким носом по прогнувшейся вагонке потолочного перекрытия. Леонид поморщился от боли в ноге, от душу рвущего видения, так некстати его настигающего.
– Здравствуйте, здравствуйте, орлы боевые! – согласно и даже чуть заискивающе произнес Сошнин, по практике ведая, что таким-то вот тоном как раз и не надо было разговаривать с воинственно настроенными гостями. Но так устала и ныла нога, так хотелось домой, остаться одному, поесть, полежать, подумать, может, плечо отпустит, может, душа перестанет скулить…
– Какие мы тебе орлы? – суровым взглядом уперся в него и выплюнул жвачку под лестницу парень. – Ты почему грубишь? – Он распахнул модную дубленку, сделался шире, разъемистей.
«Интересно, где он отхватил такой шабур? Вроде бы женский? Дорогой небось?» – не давая себе завестись, отвлекался Сошнин.
– А ну, сейчас же извинись, скотина! – выступил из-под лестницы футболист. – Совсем разбаловался! Людей не замечаешь!
За футболистом с блуждающей улыбкой стоял мужик – не мужик, подросток – не подросток, по лицу – старик, по фигурке – подросток. Матерью недоношенный, жизнью, детсадом и школой недоразвитый, но уже порочный, в голубом шарфике и сам весь голубенький, бескровный, внешне совсем непохожий на только что вспомнившегося «кенаря» и все же чем-то неуловимо напоминающий того убийцу – рыбьим ли прикусом губ, ощущением ли бездумной и оттого особенно страшной мстительной власти. Он, по синюшному лицу и по синюшной стриженой голове определил Сошнин, только что с «режима». Давно не вольничал, давно не пил, недоносочек, захмелел раньше и больше напарников. Барачного производства малый, плохо в детстве кормленный, слабосильный, но, судя по судачьему прикусу сморщенного широкого рта, до потери сознания психопаточный. За пазухой у него нож. Не переставая плыть в бескровной, рыбьей улыбке, он непроизвольно сунул одну руку в карман куртки, другой нервно, в предчувствии крови теребил шарф. Самый это опасный тип среди трех вольных гуляк.
«Спокойно! – сказал себе Сошнин. – Спокойно! Дело пахнет кероси-и-ином…»
– Ну что ж, извините, парни, если чем-то вас ненароком прогневил.
– Что это за «ну что ж»?
Кавалер с бакенбардами,