Дорога к миру. Три новеллы о любви, войне и дружбе. Рашид Нагиев
спрятать невольную улыбку. Это окончательно взбесило Босса. Он резко встал из-за стола, нервно поднял клетку и на мгновение замер на месте, вспомнив, наконец, зачем вообще приходила к нему эта делегация. Потом начальник сказал привычным командным тоном:
– С мрамором я сам разберусь, а вы, кровь из носа, сдадите объект в этом году. Пора сокращать процент незавершённого строительства. Вы свободны, господа.
– Чик-чирик-чирик-чирик, – весело добавил попугай.
Они возвращались в муниципалитет города с чувством гнетущей неопределённости. Давид неторопливо вёл машину по знакомым улицам. Ярон сидел рядом, а толстый Пинхас нервно пыхтел, развалившись на заднем сидении. Поначалу ехали молча, разговаривать не хотелось. Первым прервал тишину Пинхас своим сердитым вопросом к главному архитектору:
– Ты зачем взял с собой этого эрудита, этого специалиста-орнитолога?
Давид не ответил. Но в разговор вмешался сам молодой эрудит и спросил:
– А что тебя не устраивает?
– Язык надо за зубами держать, вот что. А теперь мрамор накрылся медным тазом.
– Из-за какого-то попугая? Не слишком ли? – искренне удивился парень.
– Какой-то попугай в джунглях летает, а это попугай Босса. Улавливаешь разницу? Куда ты лезешь со своей правдой?
– А если бы Босс сказал, что его попугай лучше тебя играет в шахматы, ты бы и с этим согласился?
– Да, согласился бы ради моего проекта и ради работы. У меня, между прочим, четверо детей.
– Плюс ко всему, это – правда. Пинхас вообще не умеет играть в шахматы. Попугай играет лучше, – вставил Давид свои «пять копеек».
– Когда же мне тренироваться с такой жизнью, – попытался оправдаться толстяк.
– А у меня вот нет детей, – продолжал наступать молодой заместитель, – и вообще я не вижу причин, чтобы так откровенно стелиться под кого-то. Это же маразм – личный попугай для Босса важнее, чем ситуация на строительстве.
Пинхас ответил упавшим голосом:
– Это про таких, как ты, сказал Горький – «безумству храбрых поём мы песню». Хотя откуда тебе знать, кто такой Горький.
– Горький – это поэт? – переспросил Ярон.
– Горький – это писатель, – объяснил Пинхас и добавил, – успокойся, герой. Всё что мог ты уже испортил.
Спорщики замолчали. В машине опять стало тихо, лишь «дворники» продолжали монотонно скользить по стеклу, борясь с дождём. До цели оставалось минут пять езды. Давид бросил взгляд на обзорное зеркало и увидел в левом углу своё отражение – седина всё активнее вытесняла чёрный цвет волос. Под глазами образовались новые морщинки. А когда возник этот хронически усталый взгляд? «Как-то неожиданно быстро ушла молодость, – подумал архитектор. – А может, её никогда и не было?» Наверно, не было. Разве он говорил когда-нибудь с начальством с такой свободной беспечностью: «Ваш попугай безнадёжно тупой, а вы сами ещё тупее». Нет. Он говорил всегда только то, что было полезно для карьерного роста. Эх, Ярон, Ярон! Конечно же, ты прав, но как ты не похож на нас, родившихся в лагерях социализма.