Белые лилии. Олли Ver
– гремит и лязгает, лают людские голоса. Голова кружится, и я дышу сквозь сжатые зубы. Пол под ногами идет волной, закручивается воронкой. Вдалеке возня и гам. Я дышу. Дышу. В голове – карусель, тело наполняется ватой и начинает дрожать под собственным весом. Руки – ледяные, мокрые – к лицу. Только бы не упасть в обморок. Где-то за спиной гомон и скрежет. Вдох – выдох, вдох – выдох… Мир замедляется, выравнивается. Медленно, осторожно мир обретает четкие контуры и былую твердь. Вдох – выдох. Гомон превращается в громкой диалог – кто-то спрашивает, кто-то отвечает и спрашивает следом. Я тру глаза. Там, вдалеке, люди больше не кричат, не ругаются – они задают вопросы, и, судя по всему, их все становится очень много.
– Марина…
Вздрагиваю. Поднимаю голову, разлепляю веки, но какое-то время все еще вижу мутную рябь из различных оттенков черного и серого.
– П-плохо?
Моргаю, пытаюсь навести резкость. Отступает тошнота, головокружение, но приходят дрожь и слабость. Я вся покрыта холодным потом. Он не ждет, пока я узнаю его – обнимает меня и ведет. Голоса за спиной все говорят и говорят, гудят роем пчел. Несколько шагов.
– Садись, – говорит он.
Я верю ему. Нет причин не верить. Опускаюсь на упругую пружинистую подушку и чувствую, как рядом диван проседает под тяжестью его тела.
– М-может воды?
Теперь, когда нет нужды бежать и прятаться, он заикается сильнее. Я поворачиваюсь к нему, щурюсь, и только теперь мутные пятна превращаются в четкие линии и черты лица человека, которого я легко узнаю, даже не видя.
– Николай…? – мучаюсь, вспоминаю.
– Псих, – улыбается он, глядя, как нелегко дается мне его отчество. – Не до в-в-вежливости сейчас…
А затем следует узнаваемый жест – нижняя челюсть выдается вперед и тянет подбородок вверх. Внутри неприятно шевелится колючее предчувствие. Всматриваюсь в огромное лицо: морщинки, легкая щетина на чистом лице, аккуратная стрижка. Глаза грустные.
– Что случилось? – спрашиваю я.
Мой голос сипнет. Он говорит:
– По-одожди…
Протягивает мне пластиковую полулитровую бутылку с водой:
– Держи.
Тяну руку и вижу, как трясутся мои пальцы. Один глоток. Прохладная волна воды спускается по пищеводу и запускает каскад – словно пленник, просидевший в душном подземелье полжизни, уловил поток свежего воздуха, тело улавливает влагу. Еще глоток, словно глубокий вдох – в глазах проясняется, тело набирает температуру и перестает трястись. Протягиваю бутылку обратно:
– Где мы?
Смотрю, как он прячет глаза, хмурится, но ничего не говорит. Я поворачиваю голову и только теперь замечаю огромную пещеру здания: лаконичные стены, высокие потолки с квадратами кондиционеров, гладкий, некогда тщательно полированный, пол теперь покрыт толстым слоем пыли, на котором отчетливо виден рисунок нескольких пар ног, кожаные диваны, низкие журнальные столики. Холл первого этажа, сдержанный и лаконичный, как отпетый клерк. Тусклый серый свет пасмурного дня