Два лета. Эми Фридман
своими делами, небо над Ле-дю-Шеман превратилось из голубого в пыльно-розовое.
– Я немножко вздремнула, – объясняю я смущенно, усаживаясь на стул. – Прости.
Интересно, можно ли считать мое «прости» иносказательным извинением за ссору? Так было бы намного проще, чем сейчас неуклюже лезть в дебри наших отношений. Мам, помнишь, как я вышла из себя, когда ты сказала, что отец может подвести? Так вот, получается, ты была недалека от истины!
– Нет, это ты меня прости, – говорит мама.
Я выпрямляюсь на стуле. Хороший способ извиняться на все случаи жизни.
– Я не хотела будить тебя, – продолжает она уже спокойнее. – Я не собиралась звонить на домашний, просто твой отец пропустил уже два вызова на мобильный. – Она откашливается. – Как он там вообще? – Вопрос звучит сухо.
Я сглатываю и смотрю в темный экран компьютера. Похоже, мама не знает, что отец в Берлине. Может, ей и не нужно этого знать. Сердце начинает колотиться чаще. Я обычно не вру маме – спасибо хорошим отметкам и малоактивной личной жизни, врать пока не приходилось. «Честность работает в обе стороны», – любит повторять мама; имеется в виду, что если я откровенна с ней, то и она откровенна со мной. В этот момент, однако, я размышляю, не стоит ли послать честность в короткий отпуск.
Ведь если сказать маме правду, меня до конца жизни будет преследовать «что я тебе говорила». Она сразу же заставит вернуться домой, и тогда все пропало: «моя судьба» превратится в пшик. То, что отца нет, конечно, огорчает и действует на нервы. Но мои страх и замешательство сразу по приезде теперь куда-то делись. Я осмелела.
– Он… в порядке, – наконец отвечаю я, ладони потеют. Я пока не соврала: отец, думаю, в порядке. Просто он в Берлине как бы. – Занят, – добавляю я, что вполне можно считать правдой, принимая в расчет слова Вивьен об открытии какого-то музея.
– Ну, он всегда занят, – хмыкает она и замолкает.
Задержав дыхание, я мысленно молюсь, чтобы мама не начала копать дальше и в конце концов не докопалась до правды.
– А ты? – спрашивает она спустя мгновение, ее голос запинается. – Ну, как там… вообще?
– Здесь очень красиво, – отвечаю я. – И еда вкусная. – Пока никакой лжи.
– Хорошо, – эхом отзывается мама, слегка откашливаясь. – А есть ли… – Она делает паузу, будто обрывая сама себя. – Ну, ты позна…
Следующие слова тонут в знакомом реве блендера. На заднем плане слышен родной голос, речь идет о чернике.
– Тетя Лидия пришла? – спрашиваю я маму, охотно меняя тему. – Чем вы там занимаетесь?
Тетя тоже работает в Хадсонвиллском колледже, как и мама, только она преподает фотографию, а не философию. И обе этим летом ведут в кампусе программы.
– Почему вы не на работе? – А вдруг мама отменила занятия, потому что волновалась за меня?
Мама прыскает со смеху.
– Ну что ты! Сегодня Четвертое июля!
Это так неожиданно, что у меня голова закружилась.
– Ой, точно! – невнятно бормочу я.
Ну вот, приехали. Я совсем